В чем смысл финал котлован. Анализ произведения платонова котлован

Завершенная в начале 1930-х годов и рассказывающая о пике коллективизации. При жизни писателя произведение опубликовано не было. В Советском Союзе его впервые издали только в 1987 году.

Краткая история создания

Зачастую в качестве времени написания «Котлована» указывается период с декабря 1929 по апрель 1930 года. Даты были проставлены самим Платоновым на титульной странице второй машинописной редакции произведения на месте вырезанного первоначального варианта. Современные исследователи творчества писателя не считают, что повесть создавалась точно в указанный период. Впрочем, вышеназванный временной промежуток Платонов выбрал не случайно. Этот период – пик коллективизации, о которой и идет речь в «Котловане».

Название

Платоновская повесть получила название по аналогии с популярными производственными романами 1920-30-х годов – «Бруски» Панферова, «Цемент» Гладкова, «Лесозавод» Караваевой и так далее. Большая часть подобных названий имела метафорическое значение. В частности, цемент у Гладкова – не только строительный материал, выпускающийся на заводе, но и рабочий класс, которому суждено скрепить «трудовые народные массы» и выступить в роли фундамента новой жизни. Платонов следует литературному шаблону того времени. Котлован – это место, где разворачивается значительная часть действия, а также яма и могила. В итоге в платоновской повести рядовой строительный объект, коих немало было в первую советскую пятилетку, превращается в символ исторического тупика. Копание котлована в произведении – первый этап строительства общего дома для пролетариев. В финале котлован так и не выкопан до конца.

Тематика

Важнейшая тема произведения – тема поиска истины, смысла жизни. Главным образом этим занят Вощев. Ему без смысла и без истины жизнь не мила. Пытаясь найти ответы на вечные вопросы, он забывается в работе, чтобы было не так мучительно существовать. Смысл жизни ищет не только Вощев, но и другие персонажи повести. Например, медведь, работающий на кузнице. Его Вощев берет в свидетели, что истины нет, а потом отмечает: «Он ведь только работать может, а как отдохнет, задумается, так скучать начнет». В финале произведения так и не удается обнаружить ни истины, ни смысла жизни. Настя умирает, котлован не выкопан.

Другая важная тема повести – тема смерти. Она в произведении напрямую или косвенно упоминается постоянно. Котлован походит на могилу. Насте дарят два гроба – предполагается, что в одном девочка будет спать, в другом хранить игрушки. Вощева автор называет «заочно живущим». Про рабочих, спящих в бараке, говорится, что они «были худы, как умершие». Для инженера Прушевского весь мир – «мертвое тело». Примеров можно привести еще много. Кстати, тема смерти и ее преодоления – пожалуй, самая главная во всем творчестве Платонова. Как отмечает Анатолий Рясов, в платоновских произведениях страшный опыт смерти – это одновременно и опыт бессмертия.

«Котлован» считается одним из сложнейших произведений не только в русской, но и в мировой литературе. Каждый, кто внимательно прочитает повесть, поймет ее по-своему, а при повторных прочтениях будет постоянно открывать новые грани.

Персонажи

В «Котловане» Платонов представляет читателю модель советского общества на фоне событий 1929 и 1930 гг. Например, Сафронов выступает в роли выразителя официальной идеологии. Подобные ему люди считались идейной опорой власти. Козлов – типичный приспособленец, решивший покинуть котлован ради общественной работы. Председатель окружного бюро профессиональных союзов Пашкин – функционер-бюрократ, получающий солидную зарплату.

Что касается девочки Насти, то она символизирует новую советскую Россию. Ее мать – умершая буржуйка Юлия – Россия историческая. По мысли Платонова, новая Россия, старающаяся отказаться от собственного прошлого, без России старой существовать не способна. Именно поэтому в финале умирает Настя, истосковавшаяся по матери.

Главный герой повести – Вощев, человек, пытающийся отыскать истину, обрести смысл жизни. Без этого не радует его ничего на белом свете. Есть у Вощева странное увлечение – собирать всякую ветошь «для социалистического отмщения». В финале он так же соберет деревенских жителей и приведет их на строительство котлована. Деятельность Вощева тесно связана с реальной установкой советской власти на сдачу утиля, что должно было помочь сбору денег на индустриализацию и созданию сырьевой базы промышленности. В «Котловане» деревенский народ, которого Вощев привел на стройку, - фактически такой же утиль, расходный материал. Ничего хорошего его не ждет.

Композиция

Повесть состоит из двух частей. Первая – городская. В центре повествования – копание котлована. Вторая – деревенская. Здесь основное внимание уделено созданию колхоза и раскулачиванию. Такая композиция возникает не случайно. Она соотносится с речью Сталина «К вопросам аграрной политики в СССР», произнесенной в конце декабря 1929 года на конференции аграрников-марксистов. В ней особенное внимание уделялось вопросу «уничтожения противоположности между городом и деревней». В финале действие возвращается в котлован – композиция закольцовывается.

Языковые особенности

«Котлован», как и другие платоновские произведения, отличает особенный язык. Одна из ключевых его особенностей – индивидуально-авторские сочетания. Они выполняют функции средств художественной изобразительности, а также помогают отразить авторскую философию, обратить внимание читателей на проблемы, волнующие автора.

Литературное направление и жанр

В 1920 году, будучи еще начинающим автором, Платонов заполнял анкету Первого Всероссийского съезда пролетарских писателей. Среди прочих там был следующий вопрос: «Каким литературным направлениям вы принадлежите или сочувствует?». Платонов ответил: «Никаким, имею свое». Этой позиции он придерживался на протяжении всего творческого пути.

Согласно определению самого Платонова, жанр «Котлована» - повесть. Кроме того, различные исследователи находили в произведении элементы других жанров. Среди них – антиутопия, производственный роман и даже мистерия.

ИСТОРИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ И СЮЖЕТНО-КОМПОЗИЦИОННЫЕ ОСОБЕННОСТИ ПОВЕСТИ. Время работы над повестью, обозначенное автором на последней странице текста (декабрь 1929 - апрель 1930 г.), указывает на то, что “Котлован” был написан Платоновым практически с натуры - в тот самый “Год великого перелома”, наступление которого провозгласила статья И. Сталина 7 ноября 1929 г. Точные временные рамки описанных в “Котловане” событий также заданы конкретными историческими фактами: 27 декабря 1929 г. Сталин объявляет о переходе к политике “ликвидации кулачества как класса”, а 2 марта 1930 г. в статье “Головокружение от успехов” ненадолго притормаживает насильственную коллективизацию.

Сюжетный пунктир повести весьма несложен. Главный герой повести, Вощев, уволен с механического завода в жаркую пору начала листопада (конец лета - начало осени), причем увольнение приходится на день его тридцатилетия. Интересно, что в год описываемых событий автору повести Платонову тоже исполнилось 30 лет, а его день рождения, как и день рождения Вощева, приходится на конец лета (28 августа). Это позволяет предположить, что мировоззренческий кругозор героя близок авторскому.

Документально зафиксированная причина увольнения Вощева - “рост слабосильности в нем и задумчивости среди общего темпа труда”. В завкоме, куда герой через день обращается с просьбой о новом месте работы, Вощев объясняет причину своей задумчивости: он размышляет о “плане общей жизни”, который мог бы принести “что-нибудь вроде счастья”. Получив отказ в трудоустройстве, герой отправляется в дорогу и спустя еще один день добирается до соседнего города. В поисках ночлега он попадает в барак, переполненный спящими рабочими, а утром в разговоре выясняет, что оказался в бригаде землекопов, которые “все знают”, потому что “всем организациям существование” дают. Иными словами, перед Вощевым носители “безответного счастья”, “способные без торжества хранить внутри себя истину”. Надеясь на то, что жизнь и работа рядом с этими людьми даст ответы на мучающие Вощева вопросы, он решает влиться в их коллектив.

Вскоре выясняется, что землекопы готовят котлован для фундамента большого здания, предназначенного для совместной жизни всех простых рабочих людей, пока еще ютящихся в бараках. Однако масштабы котлована в процессе работы все время увеличиваются, потому что все более грандиозным становится проект “общего дома”. Бригадир землекопов Чиклин приводит в барак, где живут рабочие, девочку-сироту Настю, которая теперь становится их общей воспитанницей.

До поздней осени Вощев работает вместе с землекопами, а потом оказывается свидетелем драматических событий в прилегающей к городу деревне. В эту деревню по указанию руководства направляются двое рабочих бригады: они должны помочь местному активу в проведении коллективизации. После того как они гибнут от рук неизвестных кулаков, в деревню прибывают Чиклин и члены его бригады, которые доводят до конца дело коллективизации. Они истребляют или сплавляют на плоту вниз по реке (в “далекое пространство”) всех зажиточных крестьян деревни. После этого рабочие возвращаются в город, к котловану. Финал повести - похороны умершей от быстротечной болезни Насти, которая к этому моменту стала общей дочерью землекопов. Одна из стенок котлована и становится для нее могилой.

Как видим, для перечисления основных событий повести хватило нескольких абзацев. Однако собственно сюжет - далеко не главный уровень выражения ее глубинных смыслов. Сюжет для Платонова всего лишь событийные рамки, в которых необходимо поведать о существе современной ему эпохи, о положении человека в послереволюционном мире.

Главные события сюжета - бесконечное рытье котлована и стремительная “спецоперация” по “ликвидации кулачества” - две части единого грандиозного плана строительства социализма. В городе это строительство заключается в возведении единого зданий, “куда войдет на поселение весь местный класс пролетариата”; в деревне - в создании колхоза и уничтожении “кулаков”. Заметим, что конкретно-исторические аспекты создаваемой в повести картины существенно ретушированы: на первый план выступают мифопоэтические, обобщенно-символические грани описываемых событий.

Этой тенденции к символической обобщенности изображения в полной мере соответствуют название повести и особенности ее пространственно-временной организации. Образ-символ котлована отзывается в тексте множеством смысловых ассоциаций: в нем - “перелопачивание” жизни, “поднимаемая целина” земли, строительство храма - только идущее не вверх, а вниз; “дно” жизни (погружаясь в глубину котлована, землекопы опускаются все ниже от кромки земли); “котел коллективизма”, собирающий к себе тружеников; наконец, братская могила - и в прямом и в переносном смысле слова (здесь можно хоронить умирающих, здесь же погибает коллективная надежда на светлое будущее).

Временные рамки повествования обозначены в тексте “Котлована” не конкретными историческими датировками, а самыми общими указаниями на смену времен года: от ранней осени до зимы. При этом внутренняя “хронометрия” повести далека от четкости и какой бы то ни было ритмической упорядоченности. Время будто движется рывками, то почти останавливаясь, то ненадолго стремительно ускоряясь. О первых трех днях жизни Вощева (с момента увольнения до попадания в барак землекопов) еще можно судить благодаря указаниям на то, где и как он ночует, но в дальнейшем чередования дня и ночи перестают точно фиксироваться, а сюжетные события будто “отрываются” от календаря.

Изнурительная монотонность работы землекопов оттеняется повтором однообразных слов и словосочетаний: “до вечера”, “до утра”, “в следующее время”, “на рассвете”, “по вечерам”. Тем самым полгода сюжетного действия оборачивается бесконечным повторением одного и того же “суточного ролика”. Организация колхоза, напротив, проходит стремительно: сцены раскулачивания, высылки кулаков и праздника сельских активистов укладываются в одни сутки. Финал повести вновь возвращает читателя к ощущению бесконечно тянущегося дня, переходящего в вечную ночь: начиная с полудня Чиклин пятнадцать часов подряд копает могилу для Насти. Последняя “хронометрическая” деталь повести фиксирует момент погребения Насти в “вечном камне”: “Время было ночное...” Таким образом, на глазах читателя “текущее время” судьбоносных социально-исторических преобразований переплавляется в неподвижную вечность утраты. Последнее слово повести - слово “прощанье”.

В приведенной выше цитате часы “терпеливо идут”, будто преодолевая физически ощущаемое пространство. Этот пример иллюстрирует особый характер взаимосвязи времени и пространства в прозе Платонова: образно говоря, главным органом “переживания” времени становятся в мире писателя подошвы ног странствующего правдоискателя, часы и дни его движения просвечивают километрами пути. Внутренние же усилия героя, напряжение его сознания связаны с настоящим подвигом ожидания. “Его пеший путь лежал среди лета”, - сообщает читателю автор в самом начале повести о маршруте Вощева. Чтобы судить о времени, персонажу Платонова не нужны наручные часы, ему достаточно обратиться к пространству: “...Вощев подошел к окну, чтобы заметить начало ночи”. Пространство и время метонимически соприкасаются, а порой становятся взаимообратимыми, так что имя “места” становится своего рода псевдонимом “времени”. Стилистика Платонова побуждает прочитывать сам заголовок повести не только как “пространственную” метафору, но и как иносказание об эпохе. “Котлован” - это не только пропасть или бездна, но еще и пустая “воронка” остановившегося, исчерпавшего движение времени.

Если время в повести Платонова можно “видеть”, то ее художественное пространство утрачивает свой едва ли не важнейший атрибут - качество визуальной отчетливости, оптической резкости. Это качество платоновского видения мира становится особенно ощутимым, если понаблюдать за движениями персонажей. В то время как маршруты перемещений Раскольникова по Петербургу в “Преступлении и наказании” Ф.М. Достоевского или булгаковских героев по Москве в “Мастере и Маргарите” столь конкретны, что можно обозначить каждый из них на карте реального города, движения платоновских героев почти не соотносятся с ясными пространственными ориентирами, они практически лишены топографических “привязок”. Читателю невозможно представить, где находятся упоминаемые в повести город, завод, барак, дороги и т.п.

Обратите внимание на то, как изображается путь героя: “Вощев, прибывший на подводе из неизвестных мест, тронул лошадь, чтобы ехать обратно в то пространство, где он был”. “Неизвестные” места неведомого “пространства” придают блужданиям персонажей сновидческий, “сомнамбулический” характер: маршрут героя постоянно сбивается, он вновь и вновь возвращается к котловану. Персонажи повести беспрестанно перемещаются, но это движение часто передается Платоновым вне реальных “обстоятельств места” - туманными координатами абстрактных понятий. Чаще всего это язык недооформленных идеологических лозунгов: “в пролетарскую массу”, “под общее знамя”, “вслед ушедшей босой коллективизации”, “в даль истории, на вершину невидимых времен”, “обратно в старину”, “вперед, к своей надежде”, “в какую-то нежелательную даль жизни”. Блуждания людей по лишенной материальной плотности поверхности языковых абстракций оборачиваются лихорадочными поисками жизненной опоры, движениями в пространстве смыслов. “Обстоятельства сознания” значат для персонажей Платонова больше, чем обстоятельства быта.

“Броуновское” хаотичное “хожение” персонажей воплощает авторскую жалость об их бесприютности, сиротстве и потерянности в мире осуществляемых грандиозных проектов. Строя “общепролетарский дом”, люди оказываются бездомными странниками. В то же время автор близок своим героям в их нежелании остановиться, довольствоваться материально-конкретными целями, сколь бы внешне привлекательными они ни были. Платонов сопрягает их поиски с “лунной чистотой далекого масштаба”, “вопрошающим небом” и “бескорыстной, но мучительной силой звезд”.

Неудивительно, что в мире, лишенном привычных пространственно-временных опор, лишены традиционных причинно-следственных связей и описываемые события. В повести могут соседствовать друг с другом совершенно разнородные эпизоды, а их художественный смысл выявляется лишь тогда, когда читатель охватит мысленным взором всю представленную писателем картину, когда сквозь калейдоскопическое мелькание сцен он сумел различить отчетливую вязь мотивов. Проследим, например, как возникает и развивается в повести “деревенская тема”, связанная с мотивом коллективизации. Она берет начало во внешне случайном упоминании о мужике “с желтыми глазами”, который прибежал в артель землекопов и поселился в бараке, чтобы выполнять хозяйственную работу.

Вскоре именно он оказывается для обитателей барака “наличным виноватым буржуем”, а потому инвалид Жачев наносит ему “два удара в бок”. Вслед за тем с просьбой к землекопам является еще один житель близлежащей деревни. В овраге, который становится частью котлована, мужиками были спрятаны гробы, заготовленные ими впрок “по самообложению”. “У нас каждый и живет оттого, что гроб свой имеет: он нам теперь цельное хозяйство!” - сообщает землекопам пришелец. Его просьба воспринимается совершенно спокойно, как нечто само собой разумеющееся; правда, между рабочими и мужиком возникает небольшой спор. Два гроба уже использованы Чиклиным (один - в качестве постели для Насти, другой - как “красный уголок” для ее игрушек), мужик же настаивает на возврате двух “маломерных фобов”, заготовленных по росту для деревенских ребятишек.

Этот разговор передается в повести в нейтральной эмоциональной тональности, которая придает эпизоду абсурдные тона: создается впечатление страшного сна, наваждения. Абсурдность происходящего заостряется в примыкающем к эпизоду разговоре Насти с Чиклиным. Узнав от бригадира, что приходившие за гробами мужики вовсе не буржуи, она с неумолимой логикой ребенка спрашивает его: “А зачем им тогда гробы? Умирать должны одни буржуи, а бедные нет!” О завершении разговора автор сообщает: “Землекопы промолчали, еще не сознавая данных, чтобы говорить”.

В собственно сельских сценах повести еще больше смысловых смещений: соседствующие друг с другом разнородные эпизоды создают впечатление логической несвязности, калейдоскопического мелькания обрывков смутного сна: активист обучает крестьянок политической грамоте, медведь по запаху опознает деревенских кулаков и приводит Чиклина и Вощева к их избам, лошади самостоятельно заготавливают себе солому, раскулаченные крестьяне прощаются друг с другом перед тем, как всем вместе отправиться на плоту в море.

Ослабляя или вовсе разрушая причинно-следственные отношения между изображаемыми событиями, Платонов тем самым выявляет чудовищную нелогичность современной ему истории, абсурдную бездумность ее творцов. Грандиозный проект “общепролетарского дома” остается миражом, а единственной реальностью “нового мира” оказывается “пропасть котлована”.

СИСТЕМА ПЕРСОНАЖЕЙ ПОВЕСТИ. Центральный персонаж повести, Вощев, являет собой характерный для платоновской прозы тип героя-наблюдателя. Он продолжает в его творчестве вереницу “задумавшихся”, “усомнившихся” и ищущих смысла жизни героев. “У меня без истины тело слабнет...” - отвечает он на расспросы землекопов. Все имущество Вощева умещается в мешок, который он постоянно носит с собой: туда он складывает “всякие предметы несчастья и безвестности” - палый лист, корешки трав, веточки, разную ветошь. За внешним чудачеством его “собирательства” стоит важная мировоззренческая установка: всякой вещи мира герой стремится продлить существование. Его фамилия - отзвук этой любви к веществу мира, к вещам разного веса и калибра. В то же время в ней угадываются фонетически близкие слова “вообще” и “вотще”, сигнализирующие о направлении поисков героя (он стремится открыть смысл общего существования) и о печальной безуспешности его всеобъемлющей заботы (поиски окажутся тщетными).

Ближайшее окружение Вощева в повести представлено образами землекопов. Многие из них безымянны, на первый план выходит их коллективный портрет, составленный не из описаний лиц, а из самых общих биологических характеристик: “Внутри сарая спали на спине семнадцать или двадцать человек... Все спящие были худы, как умершие, тесное место меж кожей и костями у каждого было занято жилами, и по толщине жил было видно, как много крови они должны пропускать во время напряжения труда”. На фоне этой обезличенной зарисовки проступают не столько индивидуализированные образы, сколько обобщенные амплуа: бригадир Чиклин, энтузиаст Сафронов, инвалид Жачев, “ябедник” Козлов. Пытаясь “забыться” в яростной работе, рабочие перестают думать, оставляя эту заботу руководителям вроде Пашкина. Истина для них - интеллигентская умственная игра, ничего не меняющая в реальности, а надеяться они могут лишь на собственные сверхусилия, на энтузиазм труда.

Особняком в системе персонажей стоят безымянный “активист” и инженер Прушевский. Образ первого из них - сатирическое воплощение “мертвой души” руководителя-бюрократа, спешащего отреагировать на очередную директиву властей и доводящего “линию партии” до абсурда. Он составляет “приемочный счет” на гробы, расставляет крестьян в виде пятиконечной звезды, обучает молодых крестьянок грамоте, заставляя заучивать непонятные им слова: “Большевик, буржуй, бугор, бессменный председатель, колхоз есть благо бедняка, браво-браво-ленинцы! Твердые знаки ставить на бугре и большевике...” Образ Прушевского - очередной вариант традиционного в прозе Платонова типа ученого, одинокого мыслителя, претендующего на покорение природных стихий. Именно ему принадлежит проект “вечного дома” - своего рода современной Вавилонской башни. Настроения Прушевского неустойчивы: он то элегически вспоминает о юношеской любви, то испытывает приступы безысходности и решает покончить с собой, но в итоге уходит вслед за девушкой “в бедном платке”, глаза которой влекут его “удивленной любовью”.

Однако главными героями своей повести Платонов делает работящих и искренних тружеников. Они жаждут счастья не столько для себя, сколько для своих потомков. Сами их представления о счастье никак не выявляются, но они явно не похожи на “рай” их руководителя Пашкина, живущего как бы уже в будущем, в сытости и довольстве. Одиночки, верящие в то, что “счастье произойдет от материализма”, легко получают свою долю и хорошо устраиваются. Таков, например, слабосильный Козлов, уходящий в город, чтобы “за всем следить” и “сильно любить пролетарскую массу”. Ho для большинства рабочих счастье - это прежде всего лучшая доля для детей. Пусть собственная жизнь землекопов тяжела, она освящена смыслом существования девочки Насти, сироты, удочеренной рабочими.

Вощев рассматривает девочку, как в детстве ангела на церковной стене; он надеется, что “это слабое тело, покинутое без родства среди людей, почувствует когда-нибудь согревающий поток смысла жизни и ум ее увидит время, подобное первому исконному дню”. Настя становится для землекопов живым символом будущего, материальным подтверждением реальности их веры. Греческое по происхождению имя Анастасия (“воскресшая”) несет в контексте повести идею воскрешения счастья. Тем трагичнее и сумрачнее финал повести, приводящий к смерти однажды уже “воскресавшей” девочки (Чиклин нашел ее рядом с умиравшей матерью). Смысловой итог свершившемуся событию подводят размышления Вощева, стоящего над тельцем только что умершей Насти: “Он уже не знал, где же теперь будет коммунизм на свете, если его нет сначала в детском чувстве и убежденном впечатлении? Зачем ему теперь нужен смысл жизни и истина всемирного происхождения, если нет маленького, верного человека, в котором истина стала бы радостью и движением?”

Портретные характеристики персонажей “Котлована” чрезвычайно скудны, так что лица большинства героев зрительно непредставимы. Практически игнорируя физиономические приметы, Платонов “прочитывает” лица как “бытийные” знаки общего состояния мира. Так, на лицах девушек-пионерок “остались трудность немощи ранней жизни, скудость тела и красоты выражения”; у Козлова было “мутное однообразное лицо” и “сырые глаза”, а у Чиклина - “маленькая каменистая голова”. Особенно интересно описание внешности прибежавшего из деревни мужика: “Один глаз он закрыл, а другим глядел на всех, ожидая худого, но не собираясь жаловаться; глаз его был хуторского, желтого цвета, оценивающий всю видимость со скорбью экономии”.

Персонажи будто развоплощаются, их образы “редуцируются” до выражаемой ими идеи или эмоции. Показательно, что абсолютно лишены собственных имен обитатели деревни, люди фигурируют под огрубленными социологическими “кличками”: “буржуй”, “полубуржуй”, “кулак”, “подкулачник”, “вредитель”, “мобилизованный кадр”, “подручный авангарда”, “середняцкий старичок”, “ведущие бедняки” и т.д. В “боковую графу” списка уничтоженных кулаков активист записывает “признаки существования” и “имущественное настроение”: в мире реализуемой утопии нет места живым людям.

Зато в полном соответствии с логикой абсурда в нем находится место животным, действующим в сельских сценах повести наряду с людьми и подчиняющимся тем же нормам поведения. Лошади, как и пионерки, ходят строем, будто они “с точностью убедились в колхозном строе жизни”; медведь-молотобоец столь же самозабвенно работает на кузне, как землекопы - в котловане, будто он осознал себя “сельским пролетарием” и проникся “классовым чутьем”; а вот одинокая собака брешет на чужой деревне “по-ста-ринному”. Такое художественное решение усиливает смысловую неоднозначность повести. С одной стороны, выявляется идея кровной связи человека с природой, единство всего живого на земле, взаимообратимость человеческого и природного начал. “У него душа - лошадь. Пускай он теперь порожняком поживет, а его ветер продует”, - говорит Чиклин об оставшемся без лошади и чувствующем себя “внутри пустым” мужике.

С другой стороны, использование зооморфной (“животноподобной”) образности неожиданно “заземляет”, материализует, делает чувственно ощутимыми и наглядными абстрактные понятия “классовая борьба”, “классовое чутье”, “обобществление”. Так, например, реализуется стертая метафора “классовое чутье”, когда медведь-кузнец “вдруг зарычал около прочной, чистой избы и не хотел идти дальше”; “уже через три двора медведь зарычал снова, обозначая присутствие здесь своего классового врага”. Реализация метафоры становится еще более очевидной в похвале Чиклина активисту: “Ты сознательный молодец, ты чуешь классы, как животное”. Под стать животным действуют люди: Чиклин механически убивает случайно оказавшегося под рукой мужика; Вощев “делает удар в лицо” “подкулачнику”, после которого тот не отзывается; мужики не делают различий между убийством активистов, скота, вырубкой деревьев и уничтожением собственной плоти. Коллективизация предстает в повести как коллективное убийство и самоубийство.

В финальных сценах повести присоединившиеся к рабочим мужики (оставшиеся в живых после коллективизации) оказываются в глубине котлована: “Все бедные и средние мужики работали с таким усердием жизни, будто хотели спастись навеки в пропасти котлована”. В этой жажде “спасения навеки” вновь объединяются в финале люди и животные: лошади возят бутовый камень, медведь таскает этот камень в передних лапах. “Спастись навеки” в контексте “Котлована” означает только одно - умереть. ОСОБЕННОСТИ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ РЕЧИ. При первом знакомстве язык Платонова ставит читателя в тупик: на фоне нормативного литературного языка он кажется диковинным, вычурным, неправильным. Главное искушение в объяснении такого языка - признать платоновское словоупотребление ироническим, допустить, что Платонов намеренно, сознательно выворачивает фразу, чтобы обнажить нелепость, подчеркнуть абсурдность изображаемого. “Уже сейчас можно быть подручным авангарда и немедленно иметь всю пользу будущего времени”, - решает для себя активист колхоза имени Генеральной линии. Формулировка мысли активиста, взятая сама по себе, может быть истолкована как знак иронии автора в адрес новых “хозяев жизни”. Проблема, однако, в том, что у Платонова почти все фразы такие: со “смещенным” словоупотреблением, с заменой слова малоподходящим на первый взгляд синонимом, с настойчиво используемыми плеоназмами, с не вполне объяснимыми инверсиями.

В прозе Платонова нет заметной границы между словами автора и словами персонажей: не отделяя себя от героев, автор как бы вместе с ними учится говорить, мучительно подыскивает слова. Язык Платонова был сформирован стихией послереволюционных лет. В 1920-е гг. языковая норма стремительно менялась: расширился лексический состав языка, в общий котел новой речи попадали слова разных стилевых пластов; бытовая лексика соседствовала с тяжеловесной архаикой, жаргон - с еще “не переваренными” сознанием человека из народа абстрактными понятиями. В этом лингвистическом хаосе разрушалась сложившаяся в литературном языке иерархия смыслов, исчезала оппозиция высокого и низкого стилей. Слова прочитывались и использовались как бы заново, вне традиции словоупотребления, сочетались без разбора, вне зависимости от принадлежности к тому или иному семантическому полю. В этой словесной вакханалии и сформировалось главное противоречие между глобальностью новых смыслов, требовавших новых слов, и отсутствием устойчивого, отстоявшегося словоупотребления, строительного материала речи.

Такова языковая закваска платоновского стиля. Надо сказать, что общепринятого, устоявшегося мнения о причинах “странноя-зычия” Платонова нет. Одна из версий заключается в том, что стиль речи писателя глубоко аналитический. Писателю важно не изобразить мир, не воспроизвести его в наглядных образах, а выразить мысль о мире, причем “мысль, мучающуюся чувством”. Слово Платонова, какое бы абстрактное понятие оно ни выражало, стремится не потерять полноты эмоционального чувства. Из-за этой эмоциональной нагруженности слова трудно “притираются” друг к другу; как незачищенные провода, соединения слов “искрят”. Тем не менее соединение слов оказывается возможным за счет того, что абстрактные слова материально уплотняются, теряют свое привычное абстрактное значение, а конкретные, “бытовые” слова получают символическую подсветку, просвечивают дополнительным переносным смыслом. Иносказание может быть прочитано буквально, как констатация факта, а обычная фраза, конкретное обозначение чреваты сгустком иносказания.

Возникает оригинальный словесный кентавр - симбиоз абстрактного и конкретного. Вот характерный пример: “Текущее время тихо шло в полночном мраке колхоза; ничто не нарушало обобществленного имущества и тишины коллективного сознания”. В этом предложении абстрактное и непредставимое “текущее время” наделяется признаками материального объекта, передвигающегося в пространстве: оно идет “тихо” (как?) и во “мраке колхоза” (где?). В то же время совершенно конкретное обозначение темноты (“полночный мрак”) приобретает дополнительный смысловой оттенок - словосочетание не столько обозначает время суток, сколько передает отношение к “мраку колхоза”, наваждению коллективизации.

Согласно другой версии, Платонов сознательно подчинил себя “языку утопии”, языку эпохи. Он перенял обессмысленный и рассчитанный на простое запоминание (а не понимание) язык идеологических штампов, догм и клише, чтобы взорвать его изнутри, доведя до абсурда. Тем самым Платонов сознательно нарушал нормы русского языка, чтобы предотвратить его превращение в оболванивающий язык утопии. “Платонов сам подчинил себя языку эпохи, увидев в нем такие бездны, заглянув в которые однажды, он уже более не мог скользить по литературной поверхности, занимаясь хитросплетениями сюжета, типографскими изысками и стилистическими кружевами”, - считал Иосиф Бродский, называя в финале своей статьи язык Платонова “языком, компрометирующим время, пространство, саму жизнь и смерть”.

Ведущий стилевой прием Платонова - художественно оправданное нарушение лексической сочетаемости и синтаксического порядка слов. Такое нарушение оживляет и обогащает фразу, придает ей глубину и многозначность. Проделаем небольшой стилистический эксперимент: заключим в скобки “лишние”, факультативные с точки зрения здравого смысла слова и словосочетания в первом предложении повести: “В день тридцатилетия (личной жизни) Вощеву дали расчет с небольшого механического завода, (где он добывал средства для своего существования)”. Заведомо избыточное уточнение, отмеченное здесь скобками, нарушает привычное смысловое равновесие фразы, усложняет восприятие. Ho для Платонова главным оказывается не сообщить об увольнении Вощева, а привлечь внимание читателя к тем “зернам смысла”, которые позже прорастут в повести: Вощев будет мучительно искать смысла личной жизни и общего существования; средством обретения такого смысла станет для землекопов напряженная работа в котловане. Таким образом, уже в первой фразе заложена смысловая “матрица” повести, которая определяет движение ее речевого потока.

В языке Платонова слово является не столько единицей предложения, сколько единицей всего произведения. Поэтому в рамках конкретного предложения оно может быть размещено внешне “неправильно” - “вкривь и вкось”. Слово насыщается множеством контекстуальных значений и становится единицей высших уровней текста, например сюжета и художественного пространства. Нарушения синтаксических связей в отдельных предложениях оказываются необходимы для создания единой смысловой перспективы всей повести. Вот почему “лишними”, формально “неуместными” оказываются в высказываниях персонажей Платонова не всякие слова. Как правило, это слова, передающие устойчивый смысловой и эмоциональный комплекс: жизнь, смерть, существование, томление, скука, неизвестность, направление движения, цель, смысл и т.д.

Признаки предметов, действий, состояний будто отрываются от конкретных слов, с которыми они обычно сочетаются, и начинают свободно блуждать в повести, прикрепляясь к “необычным” объектам. Примеров такого словоупотребления в повести Платонова множество: “безжалостно родился”, “выпуклая бдительность актива”, “текла неприютная вода”, “тоскливая глина”, “трудное пространство”. Очевидно, что признаки предметов или действий распространяются за установленные языковой нормой рамки; прилагательные или наречия занимают “не свои места”. Одна из часто встречающихся в языке Платонова особенностей - замена обстоятельств определениями: “постучать негромкой рукой” (вместо “негромко постучать”), “дать немедленный свисток” (“немедленно дать свисток”), “ударить молчаливой головой” (“молча ударить головой”). В мире писателя свойства и качества “вещества существования” важнее и значимее, чем характер действия. Отсюда предпочтение, отдаваемое Платоновым прилагательному (признаку предмета или явления) перед наречием (признаком действия).

Сочинительная связь в языке повести может возникать между качественно разнородными членами: “от лампы и высказанных слов стало душно и скучно”; “волновались кругом ветры и травы от солнца”. Собирательные обозначения могут заменять конкретное существительное: “Кулацкий сектор ехал по речке в море и далее”. Обычные глаголы начинают функционировать как глаголы движения, получая направленность: “Некуда жить, вот и думаешь в голову”. Определения, прикрепляемые обычно к живым людям, используются для характеристики неодушевленных объектов: “терпеливые, согбенные плетни, тщедушные машины”. Смешиваются и взаимодействуют слуховые, зрительные и вкусовые ощущения: “горячий шерстяной голос”.

Регулярно используется Платоновым прием реализации метафоры, когда словам, утратившим в речевом обиходе свое прямое, предметное значение, возвращается их “природный” смысл. Нередко такое превращение переносного значения в прямое совершается в соответствии с наивной детской логикой. Так, заболевшая Настя просит Чиклина: “Попробуй, какой у меня страшный жар под кожей. Сними с меня рубашку, а то сгорит, выздоровлю - ходить не в чем будет!”

Итак, все элементы художественного мира Платонова подчинены главному - бесконечному поиску, уточнению смысла происходящего. Масштабы видения мира - пространственные, временные, понятийные - это масштабы универсального целого, а не частей. Локальная неупорядоченность действий, событий, сочетаний слов преодолевается высшей упорядоченностью авторского взгляда на мир. Смысловые смещения в рамках предложения, эпизода, сюжета в прозе Платонова наиболее адекватно отражают реальную смещенность, сдвинутость мироустройства эпохи глобальных преобразований. Слова, словосочетания, эпизоды в прозе писателя не могут и не должны быть более понятны, более логичны, чем та жизненная реальность, которую они передают. Иными словами, именно “юродивая” проза Платонова - наиболее точное зеркало фантастической реальности советской жизни 1920-1930-х гг.

В первой половине ХХ века за антисоветские, антикоммунистические идеи серьезно наказывали, поэтому писатели пытались скрыть их за символическими образами. К этому приему обратился и А. Платонов, создавая повесть «Котлован». Ученики изучают ее в 11 классе. Если не учитывать смысл, скрытый между строк, читается произведение нелегко. Облегчить подготовку к уроку, посвященному «Котловану», поможет анализ произведения, который мы предлагаем в этой публикации.

Краткий анализ

История создания - Работу над произведением А. Платонов завершил в 1930 г. Тема, идеи его были продиктованы историческими событиями первой половины ХХ века. Долгое время повесть распространялась только в самиздате. В СССР ее впервые опубликовали в 1987 г.

Тема - Главные темы – строительство нового «идеального» общества, коллективизация.

Композиция - По смыслу произведение можно разделить на две части: городскую, посвященную копанию котлована и деревенскую - рассказ о кулаках, коллективизации. Начинается и заканчивается произведение описанием котлована, поэтому можно говорить о кольцевой композиции или обрамлении.

Жанр - Повесть.

Направление - Антиутопия.

История создания

Повесть А. Платонова «Котлован» была создана в смутные времена перехода от старого к новому. Не все методы «строительства» нового общества были гуманными, не все перемены были обоснованными. Писатель попытался разоблачить их сущность. Так появилось анализированное произведение.

Цензура не допустила повесть к печати, поэтому долгое время она распространялась в самиздате. Однако, даже за хранение таких брошюр жестоко наказывали. В одной из машинописных версий самиздата А. Платонов указал период работы над повестью - декабрь 1929 - апрель 1930 г. Большинство исследователей жизни и творчества писателя считают, что произведение было написано раньше. Упомянутые же даты указывают на период пика коллективизации. В критике можно найти разные отзывы о повести, все зависит от того, когда они были написаны.

В СССР «Котлован» напечатали в 1887 г.

Тема

Анализируемая повесть - обычное явление для русской литературы первой половины ХХ века, ведь в то время писатели активно поднимали социальные проблемы. Произведение А. Платонова выделяется из ряда других необычной системой образов, которая помогает скрыть его истинный смысл.

Тема повести - строительство нового «идеального» общества, коллективизация. В контексте указанных тем автор поднял следующие проблемы : человек в условиях перемен, принудительная коллективизация, деревенский и городской уклад в первой половине ХХ века, старое и новое, его влияние на общество и др.. Основа проблематики - социальные перемены и вечные моральные ценности.

В начале произведения автор рассказывает о неком Вощеве. Это тридцатилетний мужчина, которого уволили из механического завода. Возраст героя имеет символическое значение, он как бы намекает на роковые для общества года ХХ века. Вощев решает искать работу в другом городе. По пути туда останавливается на ночлег большой яме. Оказывается, это котлован для будущего здания, в котором планируют собрать весь местный пролетариат.

Вощев остается с землекопами. Строительство здания для пролетариата символизирует изменения в обществе. Дальше котлована стройка не продвигается. Работники понимают, что не смогут построить новое на руине старого.

Среди прочих героев привлекает внимание бездомная девочка Настя. Ее образ символизирует будущее, жизнь в доме, который строят. На данное значение символа намекают детали. Строители подарили героине гробы, чтобы та использовала их как кровать и ящик для игрушек. Гробы работники отобрали у крестьян. Так автор ненавязчиво показывает положение крестьян в новых условиях. Настя умерла, не дождавшись окончания стройки. Так же умерла надежда на новую жизнь

Сюжет помогает произведения, символическое значение образов - ключ к смыслу названия повести. Котлован символизирует невоплощенные большевистские идеи, намекает на то, что невозможно построить новое на руинах старого.

В повести можно выделить внутренний конфликт - чувства людей, находящихся на «острии перемен» и внешний - столкновение старого и нового.

Композиция

В«Котловане» анализ стоит продолжить характеристикой композиции. По смыслу произведение делится на две части: городскую, посвященную копанию котлована и деревенскую - рассказ о кулаках, коллективизации. Такая организация не случайна. Она основана на речи Сталина, произнесенной зимой 1929 г. В ней особое внимание обращалось на проблему «противоположности между городом и деревней».

Начинается и заканчивается произведение описанием котлована, поэтому можно говорить о кольцевой композиции или обрамлении.

Жанр

Жанр произведения - повесть, направление -антиутопия. О том, что это повесть свидетельствуют такие особенности: раскрывается несколько сюжетных линий, система образов достаточно разветвленная, достаточно большой объем. Признаки антиутопии: автор показывает, что идеи. провозглашаемые властью, реализовать невозможно.

Тест по произведению

Рейтинг анализа

Средняя оценка: 4.1 . Всего получено оценок: 290.

Повесть «Котлован» Платонова является одним из самых блестящих, совершенных созданий писателя. Ее замысел относится к осени 1929 г., завершена работа была в апреле 1930 г.

«Котлован» начинается фразой, ставшей за последние годы столь же привычной, как и «В ворота губернского города NN...» или «В каком году — рассчитывай, в какой земле — угадывай...» и многие другие начала, прочно вошедшие в сознание русского читателя. «В день тридцатилетия личной жизни Вощеву дали расчет с небольшого механического завода, где он добывал средства для своего существования. В увольнительном документе ему написали, что он устраняется с производства вследствие роста слабосильности в нем и задумчивости среди общего темпа труда». Как емок и информативен первый абзац — зачин! В нем не только содержится завязка действия, но и подсказан тип героя, близкого автору, — созерцателя, вдумчивого наблюдателя, похожего на Фому Пухова, Александра Дванова. Здесь задан один из конфликтов повести: живого, страдающего человека, обделенного самым необходимым, и общества, которое требует только темпов труда, но не видит личности. Уже чувствуется и негладкий, «неправильный» язык Платонова. В необычном выражении «в день тридцатилетия личной жизни» два последних слова избыточны, но в них ощущается масштаб повествования — не бытовой, а бытийный.

После изгнания с завода Вощев попадает в другой город, на строительство котлована: «...через год весь местный класс пролетариата выйдет из мелкоимущественного города и займет для жизни монументальный новый дом». А через 10—20 лет должна возникнуть «в середине мира башня, куда войдут на вечное, счастливое поселение трудящиеся всей земли»; в этих строках сквозь толщу конкретно-социального прорывается мифологическая стихия.

На стройке трудится артель землекопов — около двадцати человек, молчаливых, изможденных и «худых, как умершие». Их вымученный энтузиазм граничит с крайней усталостью, апатией; «смирившись общим утомлением», артель засыпает, как живет, в одежде, чтобы не трудиться над расстегиванием пуговиц, а хранить силы для производства. Едят мастеровые «в тишине, не глядя друг на друга», автоматически, «не признавая за пищей цены».

Среди героев — землекопы Чиклин, Сафронов, Козлов, инженер Прушевский, безногий инвалид Жачев. Рытье котлована контролирует Пашкин, председатель окрпрофсовета; он постоянно подгоняет рабочих: «Темп тих!»

В забытом помещении неработающего кафельного завода Чиклин обнаруживает умирающую женщину. Это дочь бывшего владельца завода; перед смертью она завещает своей дочери Насте никому не открывать, что ее мать была «буржуйкой». Чиклин забирает Настю с собой, она становится всеобщей любимицей.

В композиционном отношении повествование делится на две части: городскую, или, точнее, «котлованную», и деревенскую. Сюжетное пространство деревни обнаруживает себя внезапно и зловеще: на стройку приходят два мужика — они забирают гробы, заготовленные крестьянами для себя впрок и спрятанные в овраге, где роют котлован. Вслед за мужиками уходит Вощев, довольный тем, что он «больше не участник безумных обстоятельств».

Артель отряжает для помощи колхозу Сафронова и Козлова, но скоро становится известно, что они убиты. Их заменяют Чиклин и Вощев, позже к ним присоединяются остальные герои. В деревне действует «активист общественных работ по выполнению государственных постановлений», загоняющий бедняков и середняков в колхоз имени Генеральной Линии. С помощью Чиклина и «остаточного батрака» района, медведя-молотобойца, проходит раскулачивание. Тех, кого сочли кулаками, отправляют в «далекую тишину» «посредством сплава на плоту». Активист ждет одобрения и новых указаний. Приходит директива, в которой актив колхоза обвиняется «в забегании в левацкое болото правого оппортунизма», а сам активист объявляется «вредителем партии». Чиклин убивает его.

Рабочие вместе с Настей возвращаются на строительство. Девочка заболевает и умирает. На стройку приходит весь колхоз: «Мужики в пролетариат хотят зачислиться».

Чиклин хоронит Настю в основании котлована.

Название повести и время ее создания у приступающего к чтению вызывают ассоциации с эпохой первых пятилеток. Шло активное строительство (за счет ресурсов, выкачивавшихся из деревни), газеты постоянно помещали фотографии возводимых предприятий, электростанций, жилых домов и котлованов для них. «Строительство» становится ключевым понятием, знаком эпохи, в язык входят выражения «партийное строительство», «фронт социалистического строительства», «строительство личности» и т. д. Тему преобразований в различных областях жизни осваивают в те годы Л. Леонов, В. Катаев, М. Шагинян, А. Макаренко, И. Эренбург. Характерны названия «производственных» романов, посвященных индустриализации: «Доменная печь», «Гидроцентраль», «Время, вперед!». Создание нового мира показано в них как процесс, требующий колоссального напряжения сил, но при этом общая атмосфера остается радостной, творческой, оптимистичной. Платонов видит это время иначе. На последней странице рукописи повести указаны даты: декабрь 29 г.— апрель 30 г. Естественно понимать их как обозначение времени начала и окончания работы, но в то же время эти даты совпадают с границами исторического промежутка, в котором проходит действие повести. В реальной жизни этот период отмечен, с одной стороны, речью И. Сталина «К вопросам аграрной политики в СССР» (декабрь 1929 г.) - о необходимости «сломить кулачество и ликвидировать его как класс»; с другой стороны, циничными статьями вождя в «Правде»: «Головокружение от успехов» (март 1930 г.) и «Ответ товарищам колхозникам» (апрель 1930 г.) — в них насильственные меры по созданию колхозов, борьба с середняком, «скоропалительные темпы» коллективизации названы « головотяпством», «забеганием вперед», «искривлением партийной линии»; ответственность за эти «ошибки» возлагалась на местных руководителей. Социально-политическая ситуация в стране отражается в тексте настолько точно, что он может рассматриваться как исторический документ.

В директиве, полученной активистом из области, откровенно пародируется речь Сталина: «...отмечались явления перегибщины, забеговщины, переусердщины и всякого сползания по правому и левому откосу с отточенной остроты четкой линии». Таких сцен, где можно обнаружить своеобразный «диалог» Платонова со Сталиным, в повести несколько.

Призыв Пашкина «начать классовую борьбу против деревенских пней капитализма» и «бросить (туда) что-нибудь особенное из рабочего класса» связан с решениями Пленума ЦК (ноябрь 1929 г.) о мобилизации 25 тысяч пролетариев на постоянную работу в колхозы.

Ребенок, возвращая твердую невкусную конфету, заявляет активисту: «Сам доедай, у ней в середине вареньев нету: это сплошная коллективизация, нам радости мало!» Обыгрывая лозунг партии, который вошел в обиходную речь в 1929—1930 гг., Платонов употребляет слово «сплошной» во всевозможных сочетаниях: сплошной народ, сплошная каменистая конфета, сплошная тишина.

Историческая точность повествования состоит не столько в отражении конкретных событий и реалий жизни «года великого перелома», сколько в передаче особенностей мифологизированного, утопического сознания устроителей земного рая. Землекопы убеждены, что социализм — рядом и его приближение зависит только от их упорного труда. Ради ребенка, «будущего радостного предмета», они начинают работу на час раньше, «чтобы «как можно внезапней построить котлован», — совсем как в Чевенгуре, где такие же мечтатели твердо знают: «Еще рожь не поспеет, а социализм будет готов!» Слово таких героев «преданалитично», оно «стенографирует самое первое впечатление человека о мире», ибо мышление «массового человека» интуитивно, ограничено несвязными чувственными восприятиями. Такой тип мышления характерен для персонажа, центрального в группе рабочих, — Никиты Чиклина, напоминающего Чепурного своей способностью к сочувствию, доброго, заботливого к товарищам, Насте, но беспощадного к врагам. «Думать он мог с трудом, и сильно тужил об этом — поневоле ему приходилось лишь чувствовать и безмолвно волноваться».

Среди мастеровых выделяется «сознательный» социалист, «наиболее активный» - Сафронов, стремящийся соответствовать «благополучной линии» и идеологическим установкам. Он чувствует себя выше «серой массы» и осуждает «людскую некультурную унылость». Его речь — один из каналов, через который в повесть входит изощренно-косноязычная стихия официальных речений, директив. Вот он просит инвалида Жачева: «...доставь нам на своем транспорте эту жалобную девочку, мы от ее мелодичного вида начнем более согласованно жить». Для такой речи характерно смешение стилей — канцелярского, газетного, просторечного, ненормативное употребление синтаксических моделей, искусственность словаря, неточное понимание значения слов. Сафронов постоянно «делает» свое лицо («активно мыслящее»), голос («вящий», «нравоучительный», «верховный голос могущества»), походку (то «интеллигентную», то «легкую руководящую»). В его поведении все кажется искусственным, механическим, нарочитым. Но и он переживает минуты печали и сомнений; «Если глядеть лишь по низу в сухую мелочь почвы и в травы... то в жизни не было надежды…

— А отчего, Никит, поле так скучно лежит? Неужели внутри всего света тоска, а только в нас одних пятилетний план?»

То, что М. Горький писал Платонову о своем понимании «Чевенгура» — «вы придали освещению действительности характер лирико-сатирический», — во многом можно отнести и к «Котловану», к способу изображения персонажей.

В ироническом ключе обрисован самый плохой на котловане работник Козлов. Это приспособленец, он уходит со стройки по болезни, но возвращается уже как общественный деятель — в серой тройке, пополневший, уверенный. Он читает книги, чтобы запомнить «формулировки, лозунги, стихи, заветы, всякие слова мудрости, тезисы различных актов, резолюции, строфы песен и прочее» и затем пугать «и так уже напуганных служащих своей научностью, кругозором и подкованностью». Каждое свое выступление перед трудящимися он начинает «некими самодовлеющими словами»: «Ну хорошо, ну прекрасно». Ликвидировав «как чувство» любовь «к одной средней даме», посылает ей «последнюю итоговую открытку: „Где раньше стол был яств, Теперь там гроб стоит“». Среди новых землекопов, прибывших на строительство, уже нет энтузиастов, каждый «придумал себе идею будущего спасения» с котлована. И есть те, которые готовятся повторить путь Козлова, «пройти в партию и скрыться в руководящем аппарате».

Рытье котлована контролирует Пашкин, председатель окрпрофсовета; он постоянно подгоняет рабочих: «Темп тих!» Для характеристики этого персонажа используются приемы сатиры и гротеска. Пашкин живет «в основательном доме из кирпича», так как озабочен тем, чтобы «невозможно было сгореть»; он укрепляет свое здоровье и «научно хранит свое тело». В этой фигуре зафиксированы черты нового слоя — советской бюрократии, наиболее беспринципного и ловкого. Блестящая сцена разговора Пашкина с женой войдет в коллекцию разоблачительных «супружеских» сцен в русской литературе (вспомните диалоги четы Горичей, Маниловых): «Жена Пашкина умела думать от скуки: „Знаешь что, Левочка?.. Ты бы организовал как-нибудь этого Жачева, а потом взял и передвинул его на должность... Ведь каждому человеку нужно иметь хоть маленькое господствующее значение...“ — „Ольгуша, лягушечка, ведь ты гигантски чуешь массы! Дай я к тебе за это приорганизуюсь“ ».

С инженером Прушевским связана в повести тема интеллигенции и революции. Автор проекта общепролетарского дома и производитель работ, он тем не менее ближе к рабочим, с ним так же не считаются. В отличие от землекопов, он осознаёт свое положение («мною пользуются, но никто не рад»), чувствует себя выброшенным из жизни, постоянно испытывает тоску и думает о смерти. Будущее кажется ему пустым и чуждым.

Чиклин приводит на стройку Настю, дочь умершей буржуйки; девочка становится всеобщей любимицей. Детского, естественного в ней мало; она помнит завет матери — скрывать свое происхождение: «...знала, что присутствует в пролетариате, и сторожила сама себя». Настя уклоняется от ответа на вопрос о родителях и предусмотрительно спешит сообщить: «а я знаю, кто главный... Главный — Сталин, а второй — Буденный». Казалось бы, Настя быстро и легко учится оценивать людей по принятым здесь классовым нормам: «Умирать должны одни буржуи», «Убей их пойди» (о кулаках); становится безжалостной: «Они все равно умерли, зачем им гробы?» Но слушая объяснения о ликвидации целого класса, не может не спросить: «А с кем останетесь?» И быстро утомляется, тоскует от этих разговоров: «Мне у вас стало скучно».

В деревне действует «активист общественных работ по выполнению государственных постановлений», загоняющий бедняков и середняков в колхоз имени Генеральной Линии. Его роль страшна — он вдохновенный исполнитель жестокой воли Центра. У активиста нет имени, это обобщенный образ партийного деятеля, черты его заострены и даны гротескно. Активист не знает сострадания к людям, сильные чувства он испытывает только к казенным бумагам. При непогашенной лампе ночами он ждет, не прискачет ли верховой из района; каждую новую бумагу читает «с любопытством будущего наслаждения», плачет над ней, любуясь подписями и штемпелями, а потом «с жадностью» докладывает об исполнении. При всей искренности переживаний активист не совсем бескорыстен: он «не хотел быть членом общего сиротства», ибо лучше «уже сейчас быть подручным авангарда и немедленно иметь всю пользу будущего времени». Деятельность его сеет семена подозрительности, страха, лицемерия. Лишенный прихода, униженный поп не хочет больше жить, так как «остался без Бога, а Бог без человека». В поминальный листок он заносит теперь тех, кто еще заходит в церковь поставить свечу, а по ночам сообщает эти имена активисту. Даже «горе горевать в остатнюю ночь» крестьяне не смеют без дозволения этого главного человека деревни.

Убийства Сафронова и Козлова открывают цепь смертей, которые происходят легко, как бы «нечаянно», ни у кого не вызывают сожалений. Активист радуется еще одной, «случайной» смерти: «И правильно: в районе мне не поверят, чтоб был один убивец, а двое — это уж вполне кулацкий класс и организация». Смерть становится рядовым явлением.

Вокруг активиста царит атмосфера абсурда. Так, он проводит «сквозной допрос» в поисках человека, съевшего петуха (о последнем молчит, так как съел его сам). О мертвеце, оказавшемся рядом с Сафроновым и Козловым, сообщает, что тот «сам пришел сюда, лег на стол между покойными и лично умер».

С этим безумием резко контрастирует поведение мужиков. Вот как прощаются они друг с другом накануне вступления в колхоз: «Каждый начал целоваться со всею очередью людей, обнимая чужое доселе тело, и все уста грустно и дружелюбно целовали каждого.

…. - Прощай, Егор, — жили мы люто, а кончаемся по совести. После целования люди поклонились в землю — каждый всем». Перед лицом новой жизни, равной для них смерти, простой человек вспоминает о вечных, христианских законах. Ненависти и вражде противостоит любовно-родственная связь с ближним.

Рабочие вместе с заболевшей Настей возвращаются на оставленное строительство. Перед смертью Настя просит Чиклина принести ей «мертвые кости» матери, целует и обнимает их и вскоре умирает. Смерть девочки с именем Анастасия ("воскресшая"), которая была для строителей живым социалистическим элементом и давала надежду, тепло, энергию жизни труда, становится символом краха новой социальной утопии.

Смысл названия произведения и всей повести по мере прочтения наполняется все более сложным, трагическим содержанием. Котлован, вырытый под фундамент грандиозного здания, становится не началом счастливого царства, а приговором социальному эксперименту, пропастью, в которой похоронены мечты, настоящее и будущее. Рытью ямы нет конца (она будет «еще шире и глубже») — это символ коллективного самоуничтожения, самоистребления. Здесь не только скептическое отношение автора к революционным преобразованиям, но и горькие размышления о превышении человеком своих физических и духовных возможностей. Это метафизическая тоска от «неопределенности места и роли человеку в мироустройстве», от «тщеты усилий обрести гармонию».

«Котлован» — философское произведение, здесь сказалось пристальное внимание писателя к онтологическим вопросам: природе бытия, статуса живого, духовного существа в материальном мире и в мире природы. Общепролетарский дом должен не только вместить угнетенных людей, но и стать убежищем от разрушающего влияния мира, сохранить смысл «общего и отдельного существования». С особой силой эти проблемы раскрываются в картинах природы, в сквозных мотивах умирания и смерти, скуки и сиротства. Решение этих вопросов связано с образом главного героя повести Вощева; он композиционный и идейный стержень произведения.

Вощев — уже известный нам тип «сокровенного человека», усомнившегося в насильственно предлагаемых рецептах счастья. С другими платоновскими героями его роднит дух скитания. Так же как «душевный бедняк» из повести «Впрок», он измучен заботой за всеобщую действительность; он не имеет в душе «основной золотой миллиард, нашу идеологию» — это человек с открытой, незамутненной душой. Вощева не устраивает правда исторического момента, он согласен терпеть только ради приближения к высшей, «конечной» истине. Без высшего смысла у него «тело слабеет» и «скучает» голова. «Вощевская» линия в повести — линия сомнения и поиска — ведущая, постепенно она захватывает и других героев, первоначально «верующих».

Вощев — наиболее «авторский», концептуальный персонаж, во многом через него вводятся в повесть идеи Федорова. Этот герой поглощен высшей задачей — противостоянием забвению, смерти, упадку (энтропии). Он движется по пространству истории со своим вещевым мешком (возможно, отсюда его фамилия; по другой версии, она образована от «вотще» — идея тщеты); в него он собирает разные мелкие предметы, «забвенные пустяки», содержащие частицу сущности умерших. Странная деятельность Вощева противостоит строительству общепролетарского дома, открывает иной тип культурных ориентиров, напоминает о вечных нравственных ценностях. Роль образа Вощева значительна. Он взывает к восстановлению нарушенного идеального порядка жизни и духа, продолжая традиционное для русской классической литературы XIX века направление.

Повесть «Котлован»

Судьба повести . Известно, что при жизни писателя повесть не была опубликована в печати и появилась спустя уже много лет после смерти писателя в 1987 г. Платонов работал над повестью с декабря 1929 по апрель 1930 г.

Повесть Котлован является социальной притчей, философским гротеском, жёсткой сатирой на СССР времён первой «пятилетки». Произведение показывает жестокость и бессмысленность тоталитарного строя тогдашнего СССР. Роман описывает историю большевистской России времён индустриализации и коллективизации на языке той эпохи, жёстко и мрачно утончённые до гротескного сюрреализма реалии тех времён отображаются в мрачных тонах, утопия как тупик логически превращается в антиутопию. Однако, несмотря на гротескность описания, иносказания в повести прослеживаются элементы реального быта в эпоху Сталина. Повесть не была опубликована при жизни Платонова, до публикации в СССР в 1987 году распространялась самиздатом

Именно так относилась критика к стилю языка, и в конце концов его произведения были запрещены и изъяты из печати на долгие годы.

Новая интерпретация повестей и рассказов дала его произведениям другую жизнь. Иосиф Бродский в «Послесловии к повести " Котлован" пишет о языке Платонова, что «...он, Платонов, сам подчинил себя языку эпохи, увидев в нем такие бездны, заглянув в которые однажды, он уже более не мог скользить по литературной поверхности, занимаясь хитросплетениями сюжета, типографскими изысками и стилистическими кружевами».

Еще одна оценка языка прозы Платонова, высказанная С. Бочаровым в статье «Вещество существования»: «В прозе Андрея Платонова нас поражает ее - в широком и общем смысле - язык. Чувствуется, что самый процесс высказывания, выражения жизни в слове - первейшая внутренняя проблема для этой прозы. В том, как складывает Платонов фразу, прежде всего очевидно его своеобразие. Читателя притягивает оригинальная речевая физиономия платоновской прозы с ее неожиданными движениями - лицо не только не общее, но даже как будто неправильное, сдвинутое трудным усилием и очень негладкое

выражение».

Итак, язык повестей и рассказов Платонова - намеренно неправильный, но именно такой сдвинутый, неправильный язык был выражением страшной, сдвинутой реальности, в которой жил и Платонов, и вся страна с ее многомиллионным народом.

Повесть «Котлован», по мнению исследователей, - центральное произведение писателя, в котором приметы времени выявлены очень точно «неправильным» платоновским языком.

Сюжет . Сюжет построен нелогично, но и в этом нелогичном построении отражена эпоха строительства социализма. Начали рыть котлован для будущего многоэтажного дома, где все будут жить в уже придуманном и устроенном счастье.

Но рытье котлована - занятие многотрудное, требующее человеческих жертв. Котлован все расширялся и расширялся, и стал могилой для многих, в том числе и для девочки Насти, ради которой (ради будущего) и рыли этот котлован для большого многоэтажного дома.

Конкретный сюжет переходит в символику времени и пространства и создает уже философию жизни. Нельзя построить фундамент на земле, истощенной страданиями людей. Невольно вспоминается Достоевский, считавший невозможность существования гармонии, если пролита хоть одна слезинка ребенка. Какая тут слезинка?! - Реки слез и моря крови на строительстве фундамента социализма. Котлован забрал и похоронил то, что было нажито предыдущими поколениями.

А что осталось? - Утрата смысла человеческого существования.

Герой-философ. В повести есть персонаж, который является доморощенным философом, задумывающимся над «веществом существования», пытающимся жить по совести, ищущим истину («без истины жить стыдно»). Именно с него и начинается повествование.

Вощева увольняют с работы, потому что он задумывается «среди общего темпа труда». Но задумываться вредно, потому что это мешает выполнять уже готовый план. Реплики, которыми обмениваются Вощев и администратор завода, очень точно передают воздух эпохи:

«- О чем ты думал, товарищ Вощев?

О плане жизни.

Завод работает по готовому плану треста.

Я думал о плане общей жизни. Своей жизни я не боюсь, она

мне не загадка.

Ну и что ж ты бы мог сделать?

Я мог бы выдумать что-нибудь вроде счастья, а от душевного

смысла улучшилась бы производительность.

Счастье произойдет от материализма, товарищ Вощев, а не

от смысла».

В этих репликах отражена одна тонко подмеченная Платоновым идея, которая последовательно реализовывалась в течение 70 лет советской власти: малооплачиваемый труд высасывал из человека все соки, но стимулировал идею строительства коммунистического будущего, при этом человек как личность с его мыслями и чувствами

растворялся в навязанной устремленности ко всеобщему счастью.

Особенности содержания . Все события, которые происходят в повести и составляют ее сюжет, не получают ни психологического обоснования, ни дальнейшего развития. Например, два работника котлована посылаются в колхоз для помощи в проведении сплошной коллективизации (коллективизация - еще одна важная примета времени), и буквально на следующей странице читатель узнает об их убийстве.

Не сообщаются ни причины, ни цели убийства. Важна реакция живых людей. Чиклин, самый ревностный строитель котлована, реагирует очень своеобразно: «Пускай хоть весь класс умрет - так я один за него останусь и сделаю всю его задачу на свете! Все равно

жить для самого себя я не знаю как!...» В этой реплике ощущается зомбированность миллионов людей идеями государственности.

В повести есть одна очень важная тема - тема детства , связанная с образом Насти. Образ Насти - символ и настоящего обездоленного детства с его естественной и страшной жестокостью, и символ будущего, замешанного на крови и костях. В образ Насти писатель вкладывает очень глубокий смысл: ради нее совершают свои поступки строители котлована, но какова цель этих поступков? Чиклин вспоминает о единственной радости в своей прошлой жизни - о поцелуе хозяйской дочери на бывшем кафельном заводе.

По какому-то наитию Чиклин находит эту женщину в заброшенном помещении, уже умирающую рядом со своей маленькой дочерью Настей. Неизвестно, как попали сюда эти существа, но для автора это неважно, важна их данность, их настоящая жизнь, переведенная на метафорический язык:

«- Мама, а отчего ты умираешь - оттого, что буржуйка, или

от смерти?

Мне стало скучно, я уморилась, - сказала мать.

Потому что ты родилась давным- давно, а я нет, - говорила девочка.

Как ты только умрешь, то я никому не скажу, и никто не узнает, была ты или нет. Только я одна буду жить и помнить тебя в своей голове. ..»

Смерть женщины, «матери-буржуйки», - это смерть поэзии, того прекрасного, что было в прошлом, и завещание будущему (Насте) этой красоты. Чиклин, которому досталась эта девочка, прикоснувшись к губам умершей, вспомнил остатки нежности, которой не

было в настоящей жизни.

Судьба Насти . Очень странный ребенок эта Настя - одновременно по-детски нежный и деспотичный. Ее речь - это сплав идей и фразеологии нового времени. Она отказывается от своей «матери- буржуйки», пророчит скорейшее уничтожение классу, из которого она

вышла, но в то же время постоянно вспоминает свою мать, и эта память хоть как-то скрашивает ее жизнь. И странно, что самым близким существом для Насти оказывается медведь-молотобоец, сложный символ прошлого и настоящего, который олицетворяет для

нее и память, и мечты о будущем, о счастье трудового народа.

С рытьем котлована также связана надежда на будущее пролетарское счастье в общепролетарском доме. Однако дальше рытья котлована

в повести дело не идет. Котлован роют и роют, а строители новой жизни становятся «строителями могил», которые они роют для Насти и для многих других.

Вообще, в повести много страниц, при чтении которых «кровь стынет в жилах», настолько откровенно они обнажают правду о времени «сплошной коллективизации» и о времени строительства социализма.

Происходит постепенное «обесчеловечивание» жизни, символически показанное Платоновым в процессе рытья могилы для Насти. Сначала скашивается зеленая живая трава (убирается животворящее начало), потом лопаты врезаются в живой верхний (самый плодородный) слой почвы, затем уже долбят твердую мертвую глину и камень. «Гробовое

ложе Чиклин выдолбил в вечном камне и приготовил еще особую, в виде крышки, гранитную плиту, дабы на девочку не лег громадный вес могильного праха». Так он заботится о мертвом прахе девочки, а при ее жизни, когда она болела, «мимо барака проходили многие люди, но никто не пришел проведать заболевшую Настю, потому что каждый нагнул голову и беспрерывно думал о сплошной коллективизации».

Сцены коллективизации. Страшны сцены, в которых Платонов показывает процесс сплошной коллективизации. Писателем вводится такой условный персонаж, как медведь-молотобоец, действия которого ассоциируются со слепой стихийной силой, ничего не разбирающей в своей слепоте, зато хорошо чувствующей «классового врага».

«Из дома выскочил бедный житель с блином в руках...

Покушай, Миша! - подарил мужик блин молотобойцу.

Медведь обернул блином лапу и ударил через эту печеную прокладку

кулака по уху, так что мужик вякнул ртом и повалился...»

«Ликвидировали? - говорит из снега один из раскулаченных. -

Глядите, нынче меня нету, а завтра вас не будет. Так и выйдет, что

в социализм придет один ваш главный человек».

Пророческие слова, написанные в 1929 г., сбылись во время сталинских репрессий.

Отправляют всех кулаков на плоту по реке в море и далее... в полную неизвестность. Впоследствии, спустя много лет, стала известна страшная судьба раскулаченных крестьян, их жен и детей. А пока «кулачество глядело с плота в одну сторону - на Жачева; люди хотели навсегда заметить свою родину и последнего счастливого человека на ней». Опять пророческие слова: «навсегда заметить свою родину» - они уже не вернулись никогда. А Жачев, счастливый человек, на самом деле был инвалидом без обеих ног.

Счастливое «будущее» в «Котловане» маячит смертью маленького ребенка, похороненного в нем, как в могиле. Котлован - могила для будущих поколений.

Зачем нужен смысл жизни? Вощев, этот доморощенный философ, « стоял в недоумении над этим утихшим ребенком - он уже не знал: где же теперь будет коммунизм на свете, если его нет сначала в детском чувстве и в убежденном впечатлении. Зачем ему теперь нужен смысл жизни и истина всемирного происхождения, если нет маленького, верного человека, в котором истина стала бы радостью и движением».

Нет верного человека, время убивает в человеке и радость и движение, поэтому будущего тоже не будет. Таков взгляд писателя на новую жизнь, в которой смешались его личная трагедия и трагедия целого поколения послереволюционных лет.