Книга: Радий Погодин «Радий Погодин. Рассказы

Радий Погодин

Пого́дин Ра́дий Петро́вич (16 августа , д. Дуплёво Новгородской обл . - 30 марта , Ленинград) - советский писатель, художник, поэт, сценарист.

Биография

В 1925году вместе с семьей Радий Петрович переезжает в Ленинград. Он начинает работать слесарем в авторемонтных мастерских Северо-Западного фронта В 1942году вместе с семьей был эвакуирован из Ленинграда в Пермскую область . Работал монтёром и кочегаром в детском доме. После окончания пехотного училища Погодин отправлен в действующую армию. Участвовал в освобождении левобережья Украины , форсировал Днепр , был ранен. После госпиталя был направлен в 33-ю бригаду 9-го корпуса 2-й гвардейской танковой армии в разведку. Участвовал в боях под Яссами , освобождал Люблин , Варшаву , брал Берлин . В 1945 в звании сержанта уволен в запас. Учился на подготовительных курсах в . С 1946 по 1950год он работал в пожарной охране в Москве . Начал печататься в ведомственной многотиражке «Боевой сигнал». Обвинён по статье 58-10, «антисоветская пропаганда». Скрывался, был арестован, отбыл срок. Радий Петрович вернулся в Ленинград в 1950году, а после, в 1953году переехал в Йошкар-Ола и начал работать на радио. В 1954 Погодин снова вернулся в Ленинград. В альманахе «Дружба» опубликован его первый рассказ: «Мороз», а в 1957году издана первая книга писателя «Муравьиное масло». В 1959 году Погодин Радий Петрович был принят в [Союз писателей СССР].

Награды

• Дважды кавалер ордена Славы .
• Дважды кавалер ордена Красной Звезды .
• Боевые медали.
• - Возвращены боевые награды, отобранные при аресте.

Литературные награды

• - Премия Союза писателей РСФСР . Почетный Диплом Международного Совета по детской и юношеской литературе им. Ханса Кристиана Андерсена - за книгу «Перейти речку вброд».
• - Премия UNICEF на Всемирном кинофестивале в Западном Берлине за фильм «Что у Сеньки было».
• - Лауреат Государственной премии РСФСР имени Н. К. Крупской за книгу «Лазоревый петух моего детства».
• - Почетный Диплом Всесоюзного конкурса на лучшую детскую книгу - за разработку современной литературной сказки для детей.
• - Международная премия имени М.Горького за книгу «Книжка про Гришку». Диплом 1 степени XXX Всероссийского конкурса «Искусство книги» за книгу «Земля имеет форму репы».
• - Почетный Диплом за вклад в Российскую литературу, книжную культуру для детства и отрочества. Национальная секция Международного Совета по детской книге. Совет по детской книге России.

Ссылки

Другие книги схожей тематики:

Почему Радий Петрович стал детским писателем? В одном из его интервью прозвучало признание: "А я занимаюсь, по сути, иконописью. Иконопись для меня - мифотворение. Я сознаю, что герои мои - люди святые. Пишу о человеке прекрасном" . Воплощение мифа о красоте человека - ребёнок. Автор пробуждает в своих читателях чувство преданности идее ребёнка, с которым он приходит в мир. Его проза - явление Души ребёнка миру. Слово для писателя - инструмент исполнения чувств и мечтаний ребенка. Погружаясь в мир погодинских сказок, дети стремятся удержать их в себе, продлить. Основная тема творчества Радия Погодина - самое сокровенное, желанное, таинственное в жизни души ребенка и подростка .

Радий Петрович Погодин родился в д. Дуплево Тверской области. Вскоре семья переехала в Ленинград, и вся дальнейшая жизнь и творчество писателя связаны с этим городом. Оттуда он ушел в 1942 году на фронт, там же после окончания войны работал воспитателем в детском санатории, слесарем, мастером на заводе "Линотип". Был он также рубщиком леса, строил железную дорогу, поднимал целину.

Творческий дебют писателя (сценарии детских радиопередач, очерки, рассказы) состоялся в 1952 - 1953 годах. В 1957 году появился первый сборник рассказов - "Муравьиное масло". Год спустя вышла его книга "Кирпичные острова", еще через два года - "Рассказы о веселых людях и хорошей погоде". Эти произведения принесли Погодину известность. Небольшие по объему рассказы последнего сборника не связаны между собой героями или сюжетом, это бесхитростные новеллы о повседневных событиях жизни обычных ребят: упрямом деревенском умельце на все руки Гришке, немного странной, заново открывающей себя и окружающий мир Дубравке, влюбившихся впервые Валерке и Рэмке. Объединяет рассказы доброжелательное и уважительное отношение писателя к подросткам, не принимающим на веру общепринятые нормы, стремящимся все попробовать и понять самостоятельно. Не всегда в своих исканиях они оказываются правы, но их чуткость и доброта в конечном счете помогают им найти верную дорогу.

Погодин - оптимист, верящий в хороших людей, в преобразующую силу благородства и сострадания. Именно поэтому нередко в основе сюжета его произведений - история взросления души, нравственного становления подростка. Благополучный, хороший мальчик Коля ("Откуда идут тучи", 1966) легко и бездумно "кокнул" уродливую жабу камнем, уверенный в своем праве вершить над ней суд. Однако жестокие на первый слова бабушки о том, что можно и её, старую и уродливую, "кокнуть", открывают подростку новый смысл происшедшего - оказывается, он судит обо всем поверхностно и эгоистично. Пробуждение в душе мальчика чувства сопричастности, единства с окружающим миром - тема этого лирического рассказа.

1966 год был насыщен для Погодина творческими поисками и обретениями: почти одновременно выходит одна из его лучших книг, посвященных жизни подростков, "Ожидание. Три повести об одном и том же", и экспериментальная повесть "Трень-брень. История в восьми картинах с прологом и эпилогом, но без начала и конца". Попытка создать новаторское с жанрово-тематической точки зрения произведение в формах художественной условности на материале современности не увенчалась особым успехом у критики и читателей.

Тем не менее писатель не оставил попыток обратиться в своем творчестве к условным формам, к сказке, соединив в ней "взрослое" мировосприятие с "детским", притчу с шуткой, философию с непосредственностью, традицию с современностью, лирическую сказку с антисказкой. Одним из ярких примеров такого рода стала "Книжка про Гришку. Повесть про становую ось и гайку, которая внутри" (1974). Произведение адресовано читателям "от 6 до 60", так как написано в предельно афористической форме и может быть прочитано в широком диапазоне - от прямого значения сказанного до иронического и философского осмысления текста сказки.

Действие сказки происходит на Новогородчине, которой Погодин придает сущностное значение и часто вводит её в свои произведения с подспудным значением истинного, чистого истока. Но это пространство одновременно и реальное (деревня Коржи), и условно-сказочное, соединяющее прозаический город со сказочно-бытийной "Весенней землей". Так изначально писатель задает два плана повествования: реальный и сказочный, тесно между собой переплетенные, переходящие друг в друга.

Иносказание носит в "Книжке про Гришку" глобальный характер рассказа об этапах становления человеческой личности, ее самосознании и одновременно является особенностью писательской манеры автора, появляющейся в каждой фразе.

Поиск Гришкой дороги в "Весеннюю землю" (а точнее - поиск своего пути к счастью и гармонии с окружающим миром и людьми) составляет сюжетную основу повествования, которая дополняется раскрытием, осмыслением и переосмыслением основных понятий, связанных с целью и смыслом человеческой жизни. Не случайно уже во второй главке - "Злые болотные комары" - возникает спор отца с матерью, что человеку важнее - "становая ось" или "обыкновенное человеческое счастье". В конце повествования выясняется, что одно без другого просто не существует.

Произведение насыщено символикой и обобщениями. Одним из ключевых символов этики и философии "Книжки про Гришку" является представление о "становой оси и гайке, которая внутри" - именно наличием "становой оси" характера и способностью постоянно "подкручивать, туго затягивать гайку" определяется в сказке право называться настоящим человеком. Выпив "растворенную с сахаром в настоящем индийском чае гайку", Гришка начинает свой путь к "Весенней земле", ведь попасть туда может только тот, кому под силу "груз красоты и смятения".

Также предстоит Гришке открыть, что важнее в жизни: "удар без промаха в широком смысле" или "удивление", без которого "скучно и печально", как можно "кричать на тот берег" без слов, одними чувствами, почему важно научиться "переходить речку вброд", что такое "огонь, вода и медные трубы" человеческой жизни и какие дороги ведут в "Весеннюю землю". Причем каждое из названных понятий формируется из многообразия мнений о нем различных героев сказки. Так, Пестряков Валерий уверен, что "ум - это удар без промаха", ученый воробей Аполлон Мухолов считает: "ум - значит умение", заслуженный пенсионер дядя Федя полагает: "ум - это мечта живая", а академик дядя Павел подводит итог: "ум - все, вместе взятое, и кое-что еще".

Особое значение в семантике "Книжки про Гришку" занимает его путешествие в "Весеннюю землю", не только завершающее долгий путь мальчика к пониманию истинной поэзии, музыки, красоты и гармонии всего сущего, нахождению в нем своего места, но и заканчивающее историю Гришки открытием того, что "лишь разговоры о счастье всегда одинаковые, само же счастье бывает разным, что летать от счастья не обязательно, в некоторых случаях даже вредно, можно просто присесть в уединении и долго глядеть на свои усталые руки, можно даже заплакать" .

Ирония, все оттенки смешного, пронизывающие "Книжку про Гришку", рождают особый смысловой и стилистический сплав серьезного размышления и шутки по его поводу, современности в ее типичных приметах и вневременности в вечных вопросах и проблемах, самоанализа и самопародии в форме столкновения различных мнений и внутренних монологов. Всё это в сумме способствует созданию образа гармоничного, многоликого, густо населенного мира, в котором есть место героям и простым людям, гордым Лизам и решительным Пестряковым, мудрому карасюТрифону, коню Трактору, знающему дорогу в "Весеннюю землю", хулигану козлу Розенкранцу, воробью Аполлону-Мухолову, отдавшему свое удивление - "примитивную эмоцию" - мормышам, углепутам, кислопутам и многим, многим другим. В этом мире ребенок не больше и не меньше остальных, он - равноправный обитатель, которому необходимо научиться хранить дружбу, чувствовать ответственность за другого, видеть красоту в обыденном, не давать воли своей обиде - только так он обретает свое счастье.

Творчеству Погодина присущ широкий диапазон тем, форм, читательской направленности: у него есть книги для дошкольников ("Петухи", "Сказка про зверя Индрика") и адресованные взрослым читателям ("Осенние перелеты"), повесть о войне "Живи, солдат" и многочисленные произведения о мирной жизни, реалистическая повесть с условным элементом "Красные кони" и сказочные повести "Шаг с крыши", "Про жеребенка Мишу" и другие. Для стиля Погодина характерно сочетание разноплановых начал: лирики и юмора, трагического и комического, прямых и косвенных форм психологизма с бытовой сюжетностью, зоркости и наблюдательности детского взгляда со способностью мудро осмыслить увиденное .

Васька Егоров демобилизовался в декабре сорок пятого года.

Получил денежное пособие, полпуда муки вместо сахара шесть килограммов жевательной резинки в розовых фантиках. Муку продал в Бресте, жевательную резинку - в Ленинграде, на Андреевском рынке. Потом продал все материно и на то жил - раздумывал, то ли пойти учиться, то ли устроиться на работу.

Соседка Анастасия Ивановна уговаривала:

Иди к нам, Вася. Тебя возьмут с дорогой душой, только заикнись я, что ты ученик Афонин. Вася, мы Эрмитаж ремонтируем - от желающих отбоя нет. А работаем знаешь как? Слезы к горлу - как чисто и радостно. Секретарь обкома часто к нам приезжает, Вася, и смотрит, и любуется. Наверное, сам мастер. Знает все тонкости. У нас, Вася, все беление на молоке, темпера на курином яйце. Специальная ферма есть для нашего дела, там и коровушки, и курицы. И думать нечего. Давай, Вася. Считай, что сам Афоня тебя просит.

Муж Анастасии Ивановны, отставной кочегар дальнего плавания, маляр-живописец Афанасий Никанорович, погиб под Варшавой. Смерть его была удостоверена похоронным свидетельством и ценной посылкой с двумя орденами Отечественной войны, переданными по статуту семье героя.

Анастасия Ивановна гибели мужа не приняла, ордена привинтила на его выходной костюм цвета кофе с молоком, портрет фронтовой, увеличенный, украсила бантом из гвардейской ленты, купленной в военторге.

Подсовывая Ваське на завтрак винегрет, говорила, улыбаясь сдержанно и затененно:

Афоню сегодня видела. Чистый такой, светлый. Только глаза печальные. Велел тебе кланяться.

И смотрела на Ваську каждый день с выражением выжидательным - скоро ли он соберется работать в ее замечательной организации, ремонтирующей Эрмитаж.

Но Васька поступил на подготовительные курсы Горного института.

И отощал бы вконец, не потребуйся ему что-то на ноги, - солдатские ботинки, в которых он вернулся с войны, дали течь, а довоенную обувь Анастасия Ивановна сожгла в железной печурке, спасаясь от блокадной стужи.

Васька на барахолку пошел купить американские красно-коричневые башмаки на ранту, тоже солдатские, но хромовые, сшитые, по его понятиям, для асфальта и лета, или английские круглоносые, тяжелые, как гантели, зато с подошвой многослойной, непромокаемой и неизносимой.

Для покупки башмаков Васька определил продать кольцо с бирюзой, единственное материно украшение.

Барахолка жила звучно и нагло - продавала и покупала все: от ворованной платины до ржавых гвоздей.

Цыганки, перебивая и оттесняя друг друга, навязывались с постным маслом в бидонах, где внизу на две трети было воды.

Молдаванское масло! - кричали они. - Из жареных семечек. Вода? Какая вода? Что говоришь - пробуй! - Совали в руку длинную щепочку. - Опусти в бидон. До самого дна опускай - где вода? Вода бы замерзла, милый.

Рыночные фокусники-обиралы предлагали сыграть в веревочку и в три листика. Время на барахолке состояло из ощущения риска и близости удачи. Но где-то вдруг прорывались слезы. Барахолка поворачивалась навстречу обиженному, охотно жалела его и корила за ротозейство. И затихала и отворачивалась от вдруг разыгравшейся драки. Начинал драку обманутый бывший солдат. Обманщиком оказывался другой бывший солдат. Драка прекращалась, когда из толпы третий бывший солдат бил обманутого по голове костылем или велосипедной цепью. Обманутый грозил возмездием завтрашнего правосудия, где отводил для себя роль судьи, или кричал, вспоминая свое оружие: "Вас бы, мразь, от бедра - не целясь! Длинной очередью!"

Милиция? Милиция, конечно, была, да не всякий раз поспевала.

Васька надел кольцо на мизинец.

Бирюза, - говорил он. - Бирюза.

Жучки, карманники, перекупщики, фармазонщики закручивались вокруг Васьки в спираль, требовали кольцо снять, чтобы разглядеть пробу. Даже сами это сделать пытались. Васька держал кулак сжатым и ухмылялся. И ему в лицо - впрочем, довольно скучно - кричали:

Гад, хочешь медяшку вместо рыжевья всучить! Лопухов нашел, да?

Не навязываю, - говорил Васька.

Жулье расступилось, когда подошел невысокий и, видать, некрепкий физически золотушник. Он и взял кольцо. Назначил цену, едва глянув, и Васька понял - цена настоящая, больше ему нигде не дадут, пусть даже он пойдет на Садовую, за ресторан "Метрополь", где у золотоскупки прохаживаются, как бы гуляя, зубные протезисты, одетые в ратин, выдровые воротники шалью и пыжиковые невесомые шапки.

Башмаки Васька купил сразу - американские, какие хотел, новехонькие, на спиртовой подошве. Ухватил их за связанные узлом шнурки и тут же боковым зрением заметил пацана, нацелившегося его обновку "сдернуть". На бегу чуть принырнуть и сдернуть: все, что несут в беззаботных руках, нужно дергать - вниз, резко. Васькин локоть пошел пацану в лицо. Удар получился хрустящим. Пацан распрямился, как для прыжка, упал на заплеванный снег, перекатился на спину, замолотил ногами, обороняясь. Закричал. И тут же из толпы полезли малолетки от десяти до пятнадцати. Толпа повернулась к Ваське спиной, образовав круг, а в кругу этом, глаза как прыщи, кружились мальчишки. Они ожидали какого-то сигнала, может быть ошибки в Васькином поведении. Поблескивали ножи, заточки, кастеты. У одного, кривоногого, большеротого, с лицом, покрытым простудными лишаями, была широкая бритва "Золинген".

Васька улыбался, готовый перекрестить кого посмелее новыми башмаками поперек спины. А они кружились, завораживая его жестокостью глаз. Бездушные и бесстрашные, как мелкие острозубые собаки, они были исполнены решимости и лишены любопытства. И Васька осознал вдруг, что он безоружен и неподвижен, что никого из них он пришибить не сможет, поскольку перед ним дети. Они же пришьют его, не затуманив души сомнением, лишь скривив рот и высунув язык от старательности.

Васька ощутил, как заточенный напильник входит ему в живот. Он напрягся до синевы. Голову стянуло обручем. Кровь отлила, и перед глазами возникло множество железнодорожных путей - маневровая горка и надвигающийся на него черный вагон. Васька бежит, петляет, но стрелки, лязгая, направляют вагон вслед за ним. Вагон надвигается. Заслоняет небо. Хрустят под ногами куски антрацита.

Ваську выгнул незримый удар в поясницу. Рот его скривился. Пальцы скрючились.

Он контуженый! - сдавленно крикнула какая-то девушка из толпы.

В глазах мальчишек возник интерес, губительное любопытство охотников за лягушками.

Расступись! Он сейчас головой об асфальт бросится.

Но Васька стоял, улыбался, он себя уже на контроль взял. Интерес мальчишек погас. Злость их тоже ушла.

Псих, извинись перед Ленчиком. Ты же Ленчику Сиверсу ряшку разбил.

Извини, Ленчик.

На ногах у Ленчика голубенькие босоножки. На шерстяные носки снег налип. Руки у Ленчика - как осколки фарфоровой чашки в сопревшем тряпье.

Размазывая по щекам кровь, Ленчик пробормотал:

Ладно, падла, живи. Хоть бы закурить дал, жмот.

Васька вытащил из кармана пачку "Беломора". Чешуйчатые от грязи пальцы разорвали ее, расхватали, бросили пустую. Нога в рваном валенке ее раздавила.

Свист раздался - мальчишки всосались в толпу. Где-то в другом конце барахолки другой неудачливый Сивере нуждался в выручке.

У Васьки дергалось веко, дрожали ноги. Он все еще шагал по хрустящему антрациту. Стрелки на бесчисленных, косо пересекающихся путях хлопали, как железные двери.

Васька поискал по карманам, достал спички и попросил мужика, стоявшего за тележкой-прилавком:

Закурить не найдется?

Не меняясь в лице и как бы вовсе не двигаясь, мужик вытащил коробку "Герцеговины Флор".

Васька закурил. На душе было брезгливо и неопрятно, как после веселья в честолюбивой и любвеобильной компании. В голове мысль проплыла медленная: "Пронесло", - мысль, которая всякий раз отнимала силы, оставляя его как есть голенького, и нужна была воля, чтобы подниматься для жизни. А начинать жизнь хорошо с действия, с самого заурядного - хоть с умывания, хоть с закуривания.

Васька стоял - курил.

Позади мужика и его тележки-прилавка торчали белые стойки. Каждая была вставлена в автомобильный диск и закреплена клином. Между стойками на веревках висели ковры, писанные маслом.

Васька подошел ближе.

По краям ковра - орнамент, в середине, чаще в овале, картина: "Утро в сосновом лесу", "Аленушка", "Березовая роща". Были у мужика и другие ковры, на другой вкус, поменьше размером, поквадратнее и без орнамента: лебеди на воде, белоколонные ротонды на берегу, деревья с вислыми кронами - и все это с отражением. На тележке стопочками, по размерам, лежали окантованные стекла с накрашенными по внутренней стороне красавицами в крутобедрых позах: "Отдых на диване" - поза горизонтальная, "Отдых на берегу моря" - поза вертикальная. Красавицы были в купальниках из станиолевой бумаги, сверкавших, как начищенные кирпичом латы.

Радий Петрович Погодин родился 16 августа 1925 года в деревне Дуплёво Бологовского района Новгородской, тогда, области в крестьянской семье.
В 1927 году семья переехала в Ленинград. Родители вскоре разошлись. Сыновья остались с матерью. До войны Радий Петрович окончил восемь классов. Старший брат служил на границе и погиб в первые дни войны. Летом 1941 года мать отправила Радия Петровича в деревню. Когда немецкая армия стала подходить к Ленинграду, Радий Петрович решил вернуться в город. Ему пришлось дважды перейти линию фронта.
Работал слесарем в авторемонтных мастерских Северо-Западного фронта. Весной 1942 года его с матерью вывезли на Урал и на станции Кын сняли с поезда - боялись не довезут. Станция Кын - Пермская область, где они оживали после блокадной зимы. Работал Радий Петрович монтером и кочегаром в Кынском детдоме.
6 января 1943 года его призвали в армию и направили в пехотное училище. После окончания училища в августе 1943 года направили в действующую армию. Воевал солдатом в пехоте. Участвовал в освобождении левобережья Украины, форсировал Днепр, был ранен. После госпиталя был направлен в 33-ю бригаду 9-го корпуса 2-й гвардейской танковой армии в разведку. Участвовал в боях под Яссами, освобождал Люблин, Варшаву, брал Берлин. Награжден двумя орденами Славы и двумя орденами Красной Звезды, медалями. В октябре 1945 года в звании сержанта был уволен в запас. Полгода проучился на подготовительных курсах в Горном институте.
Самые верные сведения о периоде 1946 - 1950 г.г. дает сам Радий Петрович: После войны меня понесло по стране: остановиться не мог. Менял города, осваивал профессии. Наконец осел, вроде, в Москве, в пожарной охране. Призвания к огню не было, просто там кормили. Так я и начал печататься в газете Боевой сигнал - это была пожарная многотиражка в Москве. Печатал заметки с художественным уклоном. Да, уже тогда меня на художества тянуло. И рисовал неплохо... Вышло в 1946 году постановление ЦК по работе литературных журналов. И - статья Жданова. Как приказали, редактор нашего Боевого сигнала, майор, собрал корреспондентов - и штатных и нештатных - и все это нам прочитали вслух. Люди молчали. А я почему-то нашел для себя возможным сказать: Жданова через двадцать лет никто и помнить не будет, а Зощенко и Ахматова как были великими писателями русскими, так и останутся. Ночью ко мне пришел единственный в газете вольнонаемный литсотрудник и сказал, что лучше бы мне Москву покинуть, так как майор подал рапорт обо мне в политотдел. Утром я из Москвы ушел. Скрывался. Ездил по стране. ... Вести такую жизнь я мог бы очень долго: все-таки бывший разведчик. Но решил эту баланду не тянуть. От чувства загнанности устал, надо было от него освободиться. Не чувствовал я себя преступником, прятаться было тошно. И приехал я в Ленинград. Стал жить у отца. Успел немного поработать штамповщиком. Статья 58-10, антисоветская пропаганда. Отсидев два года и четыре месяца, в апреле 1950 года Радий Петрович вернулся в Ленинград, все в ту же комнатку в коммунальной квартире на Васильевском острове, к матери. В этой комнатке они жили до войны, из этой комнаты их вывезли на Урал, сюда же они вернулись после войны, мать - из эвакуации, а Радий Петрович - с фронта...
В декабре 1950 года Радий Петрович женился. В июле 1953 года родилась дочь Лена.
Работал на заводе им. Комитерна слесарем-сборщиком. Затем на заводе Линотип мастером. Начал сотрудничать на ленинградском радио, в детской редакции. В литобъединение под руководством Вс.Рождественского начал ходить в 1951 году. В июле 1953 года Радий Петрович уехал в Йошкар-Олу. Работал на радио. Летом 1954 года вернулся в Ленинград. Работал по договорам в периодической печати, на радио.
В 1954 году в альманахе Дружба был опубликован его первый рассказ Мороз, в 1957 году вышла первая книжка Муравьиное масло, а в 1959 году был принят в Союз писателей СССР, Ленинградское отделение. Рекомендовали его Ю.П.Герман и А.И.Пантелеев.
И так год за годом, книга за книгой, сценарии, пьесы. Написано для детей более двадцати книг. Переведены и изданы более чем на двадцати языках.
Захотелось ему писать картины. Получил в нежилом фонде подвал. После очень большого ремонта устроил хорошую мастерскую, куда любили приходить друзья, писатели, художники, иногородние и зарубежные гости. Писал маслом. Работал в мастерской до самых последних дней, пока были силы ходить. Живописные работы хранятся в доме Радия Петровича, а также в Ленинградской областной детской библиотеке - туда была перевезена часть мастерской Радия Петровича. Мастерскую его, которая была на улице Пестеля, Союз художников сразу же отобрал.
О войне Радий Петрович начал писать только в начале 70-х годов. Первые рассказы о войне вошли в повесть Где леший живет. Затем повести Живи, солдат, Мост, Боль и Я догоню вас на небесах. Все они во многом автобиографичны и, к сожалению, иногда появляются в печати неточности: путают биографию Радия Петровича с жизнью его литературных героев. Автобиографичны и детские его рассказы.
Войне посвящен его последний незавершенный рассказ Афина-Паллада, который был наговорен на диктофон уже совсем больным Радием Петровичем. Этот рассказ - просто кусок его жизни. Радий Петрович в девяностых начал писать стихи.
В последние годы им написаны повести Борьба с формализмом и Одинокая на ветру, рассказы. Все эти произведения вошли книгу Река. Цикл совсем коротких рассказов, он хотел назвать его - Мешок рассказов - был посвящен воспоминаниям детства и жизни последнего времени. Радий Петрович не завершил этот цикл.
С детской литературой Радий Петрович не расставался. Писал сказки. Последняя сказка Про девочку Полечку и ее одинокую жизнь была написана в 1992 году, редакция сказки продолжалась и в 1993 году.

Почетный Диплом Всесоюзного конкурса на лучшую детскую книгу - за разработку современной литературной сказки для детей - 1987 год. Международная премия имени М.Горького за книгу Книжка про Гришку. 1989 год. Диплом 1 степени XXX Всероссийского конкурса Искусство книги за книгу Земля имеет форму репы. Премия УНИСЭФ на Всемирном кинофестивале в Западном Берлине за фильм Что у Сеньки было - 1984 год. Почетный Диплом за вклад в Российскую литературу, книжную культуру для детства и отрочества. Национальная секция Международного Совета по детской книге. Совет по детской книге России – 1998 год.

Радий Петрович перенес две серьезных операции: первая была в 1982 году и вторая в 1991 году. Ушел из жизни 30 марта 1993 года. Похоронен на Православном Волковском кладбище в Санкт-Петербурге.

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Радий Петрович Погодин
Рассказы о веселых людях и хорошей погоде

Тишина

Дом стоял на отшибе, у самого леса. Домишко маленький, без крыльца. Стены срублены из толстых, серых от времени брёвен. Из пазов торчал голубоватый мох. В домике одна комната. Если загородить её мебелью, она покажется не больше спичечного коробка. А сейчас хорошо – комната пустая. Только в углу лежат друг на друге два жарко-красных матраца.

– Тишина, – сказал Анатолий.

– Благодать, – сказал Кирилл. – Для ушей здесь курорт…

В пяти шагах от домишки лес: ели, укутанные в колючий мех, мускулистые сосны, берёзы в бело-розовом шёлке. Простодушный родник выбивался из-под земли и тут же прятался в междутравье, ослеплённый солнцем.

Кирилл привёз с собой краски, холсты и картоны. У Анатолия – чемодан толстых и тонких научных книжек. Вот и весь багаж, если не считать рюкзака, набитого съестным припасом.

Кирилл и Анатолий бродили вокруг дома, жевали траву – все дачники жуют траву, – мочили волосы родниковой водой, лежали под деревьями.

Тишина вокруг была мягкая, ласковая; она будто гладила по ушам тёплой пуховкой.

Анатолий поднял руку, сжал пальцы в кулак, словно поймал мотылька, и поднёс кулак к уху Кирилла.

– Слышишь?

– Тишина. Её даже в руку взять можно, – Анатолий улыбнулся и разжал кулак.

– Я есть хочу, – сказал Кирилл. Он подумал, поглядел на старые брёвна, на крышу из чёрной дранки. – Слушай, в нашем доме чего-то недостаёт.

– Пойдём посмотрим…

Они вошли в дом. Тёплые половицы блестели, словно залитые лаком. Толстый шмель кружился вокруг рюкзака.

– Знаю, – сказал Кирилл. – У нас нету печки.

Анатолий лёг прямо на пол, сощурился под очками, набрал воздуха в грудь. Грудь у него плоская, вся в рёбрах, будто две стиральные доски, поставленные шалашом.

– Проживём без печки. Подумаешь, горе какое!

– А где мы будем кашу варить?

– А мы не будем кашу варить. Давай питаться всухомятку.

– Нельзя. У меня желудок, – ответил Кирилл.

– Тогда давай сложим очаг во дворе. – Анатолий воодушевился, вытащил из рюкзака пачку печенья. – Очаг – основа культуры. Начало цивилизации. Очаг – это центр всего. – Когда в пачке не осталось ни одной печенины, он вздохнул с сожалением. – Давай всухомятку? Не надо жилище портить.

– Дом без печки – сарай, – упрямо сказал художник.

Анатолий опять набрал полную грудь лесного воздуха, потряс головой:

– Воздух здесь какой…

– Ага, – согласился Кирилл. – Пойдём к председателю, пусть нам поставят печку.

Они пошли в деревню – мимо жёлтой пшеницы, по островкам гусиной травы, мимо васильков и ромашек. Ласточки на телеграфных проводах смешно трясли хвостиками. Наверно, их ноги щипало током, но они терпели, потому что лень летать в такую жару.

В деревне тоже было тихо. Все в полях, на работе. Только в окошке конторы, как в репродукторе, клокотал и хрипел председательский голос:

– Обойдётесь. Здесь один трактор. Силос уминает.

Председатель помахал гостям телефонной трубкой.

– Плату принесли? Заходите.

У небольшого стола, заваленного накладными, актами, сводками, сидела девушка. Она плавно гоняла на счётах костяшки.

– Понравился домик? Отдыхайте… Хибара для хозяйства непригодная, я её для туристов оборудовал. Сима, прими у товарищей плату за помещение.

Девушка отодвинула счёты.

– У нас нет печки, – сказал Кирилл.

– Печки у нас нет.

Председатель вытер шею платком. Девушка обмахнулась листочком. Они будто не поняли, о чём идёт речь.

– Жара, – сказал председатель.

– Всё равно, – сказал Кирилл. – Плату берёте, а дом без печки – это сарай. На чём мы будем пищу варить?

Председатель страдальчески сморщился:

– Какая тут пища! Тошнит от жары.

– У меня язва, – сказал Кирилл, – мне горячая пища нужна.

Грохнув, распахнулась дверь. Плечистый детина втащил в контору мальчишку.

Девушка-счетовод быстро поправила кудряшки, подпёрла пухлую щёчку указательным пальцем.

Детина тряс мальчишку с охотничьим рвением.

– Во! – рокотал он. – Попался!

– Чего тащишь?! – кричал мальчишка.

Парень толкнул мальчишку на табурет.

– Чума! Пятый раз с трактора сгоняю…

– Потише. За версту слышно, как орёшь, – огрызнулся мальчишка, заправляя майку под трусики.

– Зачем на трактор полез?! – снова загремел парень. Голос у него как лавина: услышишь такой голос – прыгай в сторону. Но мальчишка не дрогнул.

– Сам только и знаешь возле доярок ходить. А трактор простаивает.

Девушка-счетовод дёрнула счёты к себе. Костяшки заскакали туда-сюда, хлёстко отсчитывая рубли, тысячи и даже миллионы. Парень растерялся.

– Сима, врёт! Ей-богу, врёт. Только попить отошёл.

Мальчишка скривил рот влево, глаза скосил вправо. Лицо у него стало похоже на штопор.

– Попить, – хмыкнул он. – За это время, сколько ты возле доярок ходил, три бидона молока выпить можно.

Костяшки на счётах заскакали с электрическим треском.

– Сима, врёт!!! – взревел парень.

Девушка медленно подняла голову. Лицо у неё было надменным; она даже не посмотрела на парня.

– Сводки в район посылать? – спросила она.

– Эх, – сказал председатель. – Скорее бы, Ваня, тебя в армию взяли. Иди силос уминай. Как ещё узнаю, что трактор простаивает, в прицепщики переведу.

– Я что, я только попить… – Парень показал мальчишке кулак величиной с капустный кочан.

Мальчишка бесстрашно повёл плечом.

– Я тебя сюда не тащил. Клавка тебя с фермы выгнала, так на мне хочешь злость сбить.

Счёты взорвались пулемётным боем. Парень махнул рукой и выскочил из конторы.

Председатель подошёл к мальчишке, защемил его ухо меж пальцев. Мальчишка поднял на него глаза, сказал, морщась:

– Не нужно при посторонних.

Председатель сунул руку в карман.

– Ладно. Я в поле тороплюсь. Передай отцу от моего имени: пусть он тебе углей горячих подсыплет в штаны.

– А с печкой-то? – спросил Кирилл. – С печкой-то как?

– Никак, – сказал председатель; он распахнул дверь. На краю деревни стояли новенькие, обшитые тёсом дома. Шиферные крыши на них в красную и белую клетку.

– Все без печек. Люди в деревню прибывают. А печник один.

– Печника в райцентр переманили, халтурить, – сказала девушка-счетовод. – Вчерась уехал.

– Я ему уши к бровям пришью! – Председатель яростно грохнул ладошкой по шкафу, потом повернулся к Кириллу: – Мы вам мебель дадим. Табуретку…

* * *

Чай приятели вскипятили на костре, послушали, как засыпает лес, и сами уснули на душистых матрацах из жарко-красного ситца.

Утром Анатолий открыл глаза первым. На табуретке, посреди комнаты, сидел вчерашний мальчишка, листал книгу и дёргал время от времени облупленным носом. На одной ноге у него была калоша, привязанная верёвочкой; другая нога босая. Между пальцев застряла соломина.

– Очень приятно, – сказал Анатолий. – Ты вломился в чужое жилище без стука. Ты варяг.

Мальчишка поднялся, аккуратно закрыл книгу.

– Здравствуйте. Вы хотели сложить печку?

– Мы и сейчас хотим, – оживился Кирилл. – Этот печник – твой отец, что ли? Он приехал?

Мальчишка глянул на художника с сожалением, извлёк из-за пазухи верёвочку и молча принялся обмерять дом.

– Хороша кубатура. По такой кубатуре русскую печку вполне подходяще.

– Нельзя ли поменьше? – угрюмо спросил Анатолий.

– Можно. Вам какую?

– А какие бывают?

Мальчишка посвистел дупловатым зубом и принялся перечислять:

– Русские бывают, хлебы печь. Голландки бывают – это для тепла. «Буржуйки» бывают, они для фасона больше… Времянки ещё.

Анатолий перебил его, направляясь к дверям:

– Нам нужно кашу варить. Мой товарищ поесть мастер.

– Для каши самое подходящее – плита.

Плита не понравилась Кириллу.

– Нет. Мы здесь будем до осени. Осенью ночи холодные. А мой товарищ, сам видишь, тощий. Он холода не переносит. У него сразу насморк. Нам что-нибудь такое соорудить, с прицелом.

– Если с прицелом, тогда вам универсальная подойдёт, – заключил мальчишка. Он опять вытащил верёвочку, но на этот раз обмерил пол и начертил посреди комнаты крест.

– Здесь ставить будем… А может, вам русскую лучше, чтобы хлеб печь? Может, вам осенью хлеб понадобится?

– Зачем? Хлеб в магазине купить можно.

Мальчишка почесал вихрастый затылок.

– Как ваше желание будет. Я подумал, – может, вы своего хлеба захотите. Если бы магазин у бабки Татьяны хлеб брал, тогда бы другое дело. У бабки Татьяны хлеб вкусный. А сейчас в магазине только приезжие берут.

За дверью загремело. С порога покатились ржавые вёдра.

– Чего ты здесь наставил?! – кричал Анатолий.

– Вёдра. Глину носить и песок, – невозмутимо ответил мальчишка. – Сейчас за глиной пойдёте.

Анатолий вошёл в комнату, надел очки.

– Как это пойдёте? А ты?

– У меня других делов много… Подсобную работу завсегда хозяева делают. Иначе мы за неделю не управимся.

Мальчишка привёл их к реке, к высокой песчаной осыпи.

– Здесь песок брать будете, – сказал он. – Ещё глину покажу.

– Мы сюда отдыхать приехали?

– А что? – ухмыльнулся Кирилл. – Тебе тяжело, хочешь, я твой вёдра понесу?

Анатолий громыхнул вёдрами и побежал догонять мальчишку.

Мальчишка остановился в кустах в низинке. Кусты опустили в реку тонкие ветки. Они будто пили и не могли напиться. Осока шелестела под ногами, сухая и острая. Мальчишкины ноги покрылись белыми чёрточками. У Кирилла и Анатолия ноги были бледные, незагорелые. И от этого становилось тоскливо.

– В нашей деревне гончары жили, – говорил мальчишка не торопясь, с достоинством. – Горшки возили на ярманку. У нас глина звонкая. – Он остановился возле ямы, бросил в неё лопату.

– Тут брать будем. Потом за гравелем сходим.

– «Ярманка, гравель», – передразнил его Анатолий, взял лопату, стал копать, осторожно, как на археологическом раскопе.

– Зачем гравий? – спросил Кирилл, разминая в пальцах кусочек глины.

– Гравель для фундамента. Когда на электростанции агрегат устанавливали, мы с дядей Максимом заливали фундамент. Гравель хорошо цемент укрепляет.

Мальчишка обиженно посмотрел на него.

– Ну, гравий. – Он насупился и сказал сердито: – Кто так копает?.. – отобрал у Анатолия лопату, сильно и резко вогнал её ногой, отвалил пласт глины и шлёпнул в ведро. – Вот как нужно.

Кирилл засмеялся.

– Ты на него не кричи. Он отдыхать приехал. Он слабый… – Кирилл показал мальчишке смешного глиняного чёртика.

Мальчишка сказал:

– Глупости, – и пошёл через кусты к деревне.

Анатолий долго смотрел ему вслед.

– Меня, археолога, он ещё копать учит!

– А что? – усмехнулся Кирилл, повертел в руках чёртика и зашвырнул в кусты.

Один раз взойти на обрыв, может, не так уж и трудно, учитывая даже полные вёдра сырой глины. Второй раз тяжелее. Третий раз Кирилл ставил вёдра перед собой, потом, придерживаясь за них, передвигал ноги. Он добрался уже почти до верха. На самой вершине – сосна. Песок из-под её корней давно выполз. Сосна раскинула ветки в сторону. Она словно знала, что рано или поздно ей придётся лететь с крутизны к речке. Кирилл сделал ещё один шаг. Песок пополз из-под его ног. Кирилл выпустил вёдра и уцепился за корни сосны.

– Берегись! – закричал он Анатолию.

Где тут беречься, если ноги по колено в песке, если они дрожат вдобавок. Вёдра пролетели кувырком мимо Анатолия, выбили у него из рук его собственные вёдра и остановились у самой реки.

Четыре ведра лежали внизу под обрывом. В каждом по пуду.

Анатолий подполз к Кириллу, сел рядом с ним.

– Давай удерём, а? Плюнем на всё и удерём в леса…

– Мне нельзя, у меня язва, – печально ответил Кирилл.

Они приспособились носить вёдра на палке. Повесят вёдра на шест, шест взгромоздят на плечи. Это не легче, да и качает из стороны в сторону.

Куча глины и куча песка росли перед домом. Росли они медленно. Десять раз пришлось ходить к реке.

Когда они возвращались с последней ношей, кто-то крикнул почти над самыми их головами:

Кирилл и Анатолий остановились.

– Это уж слишком, – сказал Анатолий. – Заставляет работать и ещё издевается.

– Тпру! – снова раздался сердитый окрик.

Из-за кустов выехал мальчишка. Он стоял в телеге, напоминавшей ящик, и кричал на буланую лошадёнку. Лошадёнка тянулась к траве, обрывала листья с кустов, как капризная гостья, которой не хочется ничего и хочется попробовать всё, что есть на столе. – Садитесь, поехали, – сказал мальчишка. – А ну не балуй!

– Куда ещё?

– Садитесь, садитесь. Мне лошадь ненадолго выписали.

Подвода тряслась по дороге. Мальчишка деловито покрикивал на бойкую лошадёнку.

Кирилл и Анатолий сидели вцепившись в высокие борта телеги.

Тяжёлая пыль плескалась над лошадиными копытами, растекалась от колёс волнами.

– Давай, Толя, отдыхай. Какое небо над головой и цветочки!..

Анатолий хотел ответить насчёт неба, но тут телегу тряхнуло, и он ткнулся головой в спину вознице.

Мальчишка остановил лошадь.

Вокруг поля, перелески. На высоком бугре развалины старинной церкви. Церковная маковка валялась рядом. Она напоминала остов корабля, выброшенного бурей на мель.

– Здесь прежде деревня большая была, – сказал мальчишка. – Фашист в войну спалил. И церкву фашист разрушил… Хорошая была церква. Кино в ней пускать вполне можно…

Мальчишка спрыгнул на землю, подошёл к накренившейся стене и постучал по ней кулаком.

– Не знаете, случаем, какая раньше извёстка была? Я вот всё думаю – крепкая была извёстка.

Анатолий принялся объяснять, что старые мастера замачивали известь на несколько лет. Строили долго и дорого.

– Зато и стояла сколь надо. – Мальчишка вытряхнул из телеги солому, постланную, чтобы Кириллу и Анатолию было мягче сидеть.

– Прошлым летом я в РТС работал на водонапорной башне. Так нынче трещину дала… А ничего не придумали, чтобы быстро и надолго?

– Придумали, наверно, – ответил Анатолий. – По всей стране такое строительство идёт, а ты говоришь – не придумали.

– Я не говорю, – пробормотал мальчишка. – Грузите кирпич.

Кирилл и Анатолий нагружали телегу битьём, старались выбирать половинки.

– Хватит, – сказал мальчишка. – Лошадь не трактор. В другой раз сами поедете, без меня. Только в деревню не смейте. Я председателю наврал, что подвода нужна за вещами съездить на станцию… Я пошёл…

– Куда ещё? – крикнул Анатолий.

– А по делам, – невозмутимо ответил мальчишка.

Кирилл и Анатолий сгружали возле дома третью подводу. Собрались уже ехать за четвёртой, как появился мальчишка. Он притащил моток проволоки, несколько старых рессорных листов и ржавые колосники.

– Вот, – сказал он довольно. – Рессоры я у Никиты выпросил, у колхозного шофёра. Я с ним весной блок перебирал… Колосник мне кузнец дал, дядя Егор. Я с ним прошлой осенью бороны правил. А проволоку Серёга отмотал. Монтёр Серёга. Мы с ним проводку сегодня тянули по столбам.

– Слушай, с председателем ты ничего не делал? – ехидно спросил Анатолий.

– А что мне с председателем делать?

– Колхозом управлять, к примеру.

– Шутите. Для этого дела мотоцикл нужен, – с завистью сказал мальчишка. Почувствовав насмешку, он придавил глаза бровями и сказал строго: – Кирпич-то разобрать нужно. Битый отдельно. Половинки отдельно, целые кирпичины в особую кучу.

Кирилл и Анатолий принялись разбирать кирпичи.

Мальчишка поглядел на них, взял лопату и, ни слова не говоря, принялся копать яму.

– За водой сбегайте, – скомандовал он, даже не подняв головы.

Анатолий схватил вёдра.

– Не споткнись! – крикнул ему Кирилл.

Потом Кирилл бегал за водой. Потом опять Анатолий. Потом Кирилл бросал в мальчишкину яму песок, Анатолий – глину. Оба по очереди лили в яму воду. Мальчишка замешивал раствор.

– Видели, как надо? Теперь сами… Чтоб комочков не было… Давайте… – Он отдал лопату Анатолию, сам пошёл в домик обмерять пол.

Под вечер, когда Кирилл и Анатолий не падали лишь только потому, что вдвоём держались за лопату, а лопата накрепко завязла в растворе, мальчишка сказал:

– На сегодня хватит. Отдыхайте. Завтра приступим. – Взял коня под уздцы и повёл его по дорожке. – До свидания.

– До свидания, – сказал Кирилл.

– Молочка бы сейчас попить, – сказал Анатолий.

Приятели обождали, пока не замолк скрип колёс, и направились к деревне.

Они долго плутали по улицам в поисках дома, где, по их мнению, оказалось бы самое сладкое молоко.

Наконец они выбрали избу, с высокой крышей и с тюлевыми занавесками. Постучали по стеклу пальцем.

Из окна выглянула старуха. Крепкая – зубов полный рот. Морщины на её щеках всё время двигались, словно рябь на воде.

– Ой, родимые! Кто это вас так уходил? – спросила старуха, и все морщинки побежали у неё на лоб.

– Нам бы молочка, – сказал Анатолий, прислонясь к стене.

– И свежих огурчиков, – сказал Кирилл.

– Сейчас… Я вам и картошки горяченькой… – Старуха скрылась в окне.

Напротив ставили новый дом. Сруб был уже почти подведён под крышу.

Два мастера укрепляли последний венец: один старый, с давно не бритым подбородком, с усами, напоминавшими две зубные щётки; другой молодой, в линялой майке.

Анатолий нервно закашлялся.

– Варяг…

– Он, – кивнул Кирилл.

Мальчишка заметил их тоже. Он приподнялся на срубе, замахал рукой.

– Эй, эй!.. Подождите, дело есть…

Анатолий юркнул в кусты, Кирилл бросил на старухино окно голодный, печальный взгляд и шмыгнул за товарищем.

– Эй, эй!.. – крикнул мальчишка.

Старуха высунулась из окна.

– Вот молочко, – сказала она. – Вот картошка…

Кирилл и Анатолий бежали к своей хижине. В этот день приятели легли спать, даже не попив чаю.

Они ворочались на сенниках. Ломило кости, мускулы ныли и вздрагивали, словно через них пропустили электрический ток.

Они слушали, как гудят сосны, потерявшие под старость сон, как лопочет задремавший подлесок. В висках толкалась уставшая кровь. Кириллу мерещились громадные кирпичные горы, каждая величиной с Казбек, трубы всех размеров, водонапорные башни, телеграфные столбы, печи простые и доменные, города, небоскрёбы! И над всем этим возвышался мальчишка. Он шевелил губами и норовил обмерить весь белый свет своей верёвочкой.

Утро стекало с подоконника солнечными струями. Тёплый сквозняк шевелил волосы. На подоконнике сидел воробей. Он клюнул доску раз, клюнул два, сыто чирикнул и уставился булавочными глазами на спящих людей.

Кирилл пошевелился, открыл глаза и тотчас закрыл их. На табуретке посередине комнаты сидел мальчишка и перелистывал книгу.

– Здравствуйте, – сказал мальчишка.

Анатолий тоже открыл глаза.

– Уже, – сказал Анатолий.

Мальчишка ткнул пальцем в страницу.

– Ценные книги. И сколько в земле всякого жилья позасыпано. Я вот смотрю, как только человек образовался, – сразу строить начал. – Мальчишка окинул глазом кирпич, наваленный у порога, крыши, видневшиеся за полем.

– Видать, строительная профессия самая что ни на есть древняя. Впереди всех началась. Портные там, сапожники – это уже потом… Даже хлеб сеять после начали.

– Да, – промычал Анатолий, – ты прав, пожалуй. – Он впервые посмотрел на мальчишку с интересом, потом встал, кряхтя и охая.

На полу лежала рама, сколоченная из досок.

– А это ты зачем приволок? – проворчал Кирилл. – Может, дополнительно к печке курятник хочешь соорудить?

– Для удобства размеров, – пояснил мальчишка. – Я её сегодня утром сколотил. Попросил у Матвей Степаныча досок. Он бригадир плотницкий.

Кирилл закутался в простыню.

– Ты с ним правление колхоза ставил. Я знаю…

– Шутите. – Мальчишка положил книгу, встал с табуретки. – Правление у нас каменное, сами видели. Мы ему на скотном дворе помогали. Там все ребята работали. Сейчас-то все наши в поле. Косят.

– А ты что же?

– Я по причине ноги. Ходить долго не могу.

Кирилл ещё плотнее запахнул простыню. Утро его почему-то не радовало. Он морщился, вытягивал шею, дёргал подбородком.

– Где ж ты ногу сломал? При самолётной катастрофе, конечно?

Анатолий глянул на Кирилла насмешливо.

– Шутите, – сказал мальчишка. – Мы в футбол играли – я на стекло напоролся. – Он прошёл в угол, развернул газетный свёрток, вытащил инструменты и гвозди.

– Чего вчера от бабки Татьяны убежали? Я вам костыли хотел дать…

– Костыли бы сейчас не помешали, – покряхтел Кирилл, поднимаясь с матраца.

– Ты как, нам позавтракать дашь или сразу за водой бежать, за кирпичом, может? – спросил Анатолий.

– Позавтракайте, – разрешил мальчишка, установил раму по меловым отметкам, прибил её к полу железными костылями. – Натощак работать трудно. Вон я вам кринку молока принёс.

Анатолий взял холодную кринку, взболтнул её и приложился к горлышку. Припадая на обе ноги, подошёл Кирилл.

– Дай мне.

– Чайку попьёшь. У тебя язва… – Анатолий отстранил Кирилла, повернулся к мальчишке: – Эй, варяг, поёшь с нами.

– Я ещё сытый. Я утром блины ел со сметаной. – Мальчишка вбил последний костыль. – Когда у вас печка будет, вы тоже блинами завтракать сможете.

– Блинами завтракать, – пробрюзжал Кирилл. – Дай молочка…

Анатолий передал ему кринку.

– Ладно. Говорить правильно он ещё выучится. Командуй, мастер, что делать?

– А много делать, – впервые улыбнулся мальчишка. – Кирпич носить, раствор месить. Работы хватит.

Кирилл допил молоко, поставил кринку в угол и схватился за поясницу.

– Ой! – сказал он. – Лучше бы всухомятку.

Работали в одних трусах. Кирилл и Анатолий носили воду, замешивали раствор. Когда печка с плитой поднялась мальчишке до пояса, он отложил мастерок и задумался, потом лёг на пол, достал из-за пазухи обломок карандаша, клочок мятой бумаги и принялся чертить.

Кирилл и Анатолий примостились на полу рядом с ним. Мальчишка чертил карандашом на бумаге, скрёб карандашом по своей голове, вздыхал и опять чертил. Он спросил вдруг:

– Вы много зарабатываете?

Кирилл и Анатолий переглянулись. Кирилл пошлёпал пальцем по оттопыренной губе. Анатолий загасил папиросу, сунув её в раствор.

– Бывают люди, много зарабатывают, а такие экономные. Ну, жадные, что ли, – сказал мальчишка.

– Вот почему ты перестал печку класть!

– Н-да… Вот, оказывается, что ты за личность… Не беспокойся, мы тебе заплатим как следует.

Мальчишка опустил голову, перевязал верёвочку на калоше.

– Я не к тому, – пробормотал он. – Мне деньги не надо. Я за интерес работаю. – Он пододвинулся к заказчикам. – Если вы много зарабатываете, почему бы вам не устроить электрическую печку? И грязи меньше, и за дровами ходить не нужно.

Мальчишка встал, подошёл к печке.

– Спираль нужно и регулятор. Правда, она току много употребляет. Мы такую с Сергеем-монтёром в инкубаторе делали. Но если вы хорошо зарабатываете…

– Ты это брось. Ты делай, что начал! – оборвал его Анатолий.

– А я что? Я делаю… Я только про интерес говорю. Деньги мне ваши не надо. – Он помигал белыми ресницами и пошёл к двери.

– Ты куда?! – крикнул Кирилл.

Мальчишка не ответил. Двери плотно закрылись за ним. Тишина.

На печке стояло ведро; оно протекало немного. Капли падали на пол – «кап, кап, кап…».

Анатолий поднялся, подцепил раствор из ведра, шлёпнул его на угол плиты и уложил кирпичину.

– Зря мальчишку обидели, – сказал он. – Зачем ты на него накричал?

– Это ты на него накричал, – огрызнулся Кирилл. – Ты на него второй день кричишь. Не разбираешься в людях.

– Ты разбираешься. – Анатолий положил ещё одну кирпичину. – Давай догоним его. Объясним: мол, вышло недоразумение.

Они выскочили из домика. Кирилл крикнул:

– Эй!.. Эй!..

Никого вокруг.

– Эй, ты!.. – снова закричал Кирилл. – Слушай, а как его зовут?

– Варяг, – смущённо сказал Анатолий.

Конечно, отыскать такого заметного мальчишку в деревне – дело простое. Спросил, и каждый ответит.

У скотного двора приятели встретили доярок в белых халатах.

– Простите, – сказал Анатолий. – Вы не скажете, где тут мальчишка живёт?

– Какой? – спросила красивая девушка с ямочками на щеках.

– Такой…

– Майка выцветшая, трусы обвислые, – пришёл на подмогу приятелю Кирилл. – Нос вроде фиги… Голова не стриженная давно.

Девушка засмеялась.

– У нас все такие. Их сейчас стричь некогда. Мы их по весне вместе с овцами стрижём.

Засмеялись и другие доярки.

– А девчат вы не ищете? – Подталкивая друг друга, они протиснулись в дверь.

– У него на одной ноге калоша, верёвочкой привязанная! – крикнул Кирилл.

Девчата за дверью захохотали ещё громче.

Кирилл и Анатолий упрямо шагали по улицам. Улиц в деревне немного. Одна, другая – и всё тут.

– Культурные городские люди, – ворчал Анатолий. – Даже имени не спросили. Позор!

Возле правления колхоза стоял трактор. Мотор работал на малых оборотах, пофыркивал и иногда встряхивал машину. К трактору была прицеплена самосвальная телега с громадным возом сена. Коза, встав на задние ноги, теребила сено. А возле крыльца стояли тракторист и девушка-счетовод.

Увидев тракториста, Кирилл и Анатолий воспряли духом.

– Этот мальчишка… Где он живёт? – спросил Анатолий. – Тот, помните?

– Помню, – пробурчал парень свирепо. – Эта чума вон в том доме обитает. Его Гришкой зовут…

– Спасибо, – сказал Кирилл.

Они с Анатолием пошли было, но парень окликнул их:

– Постойте. Его сейчас дома нет. Он у бабки Татьяны.

Дом бабки Татьяны оказался тем самым, где Кирилл и Анатолий просили молока. На стук им никто не ответил. Они вошли в просторные чистые сени, остановились на пороге комнаты.

В комнате чисто. Пол устлан стираными дорожками. На стене два плаката по животноводству, старая икона и портрет Ворошилова в военной форме. Скатерть на столе откинута. На газете наполовину разобранная швейная машинка старинного образца.

– Гришка! – позвал Анатолий тихо.

Молчание. Только край занавески шуршит по обоям.

– Гришка! – позвал Кирилл.

Опять тишина.

За их спинами открылась дверь. Вошла бабка Татьяна.

– А-а-а, – сказала она. – Здравствуйте… За огурчиками зашли?

– Нет, огурчики потом. Мы Гришку ищем.

– Гришку? Чего же его искать? Вон он, машинку налаживает. – Бабка подошла к дверям, глянула в комнату. – Только что был… Меня вот за маслом послал к Никите Зотову, к шофёру. Говорит, принеси солидол. Без него не получится… – Бабка поставила баночку с маслом возле машинки, посмотрела туда, сюда. – Вы проходите, садитесь… Я вас молочком топлёным угощу.

Кирилл и Анатолий прошли к столу. Бабка вытерла руки о фартук и засеменила за перегородку к печке. Вдруг она громко вскрикнула и выскочила обратно.

– Кто там?

– Там, – сказала старуха испуганным шёпотом и показала локтем за перегородку. Она смотрела на гостей со страхом и недоверием. – А куда ж вы вчерась, кормильцы, удрали?..

Кирилл и Анатолий встали из-за стола.

Старуха попятилась, потом шустро подскочила к окну.

– Иван! Иван! Спасай! – завопила старуха, откинув занавеску. – Я ж тебе говорю, – спасай, окаянный!

Кирилл и Анатолий подошли к русской печке.

На шестке, между чугунов и сковородок, топтались два громадных валенка, перепачканные в золе и саже. Один валенок приподнялся. Из пятки у него выбивался дымок. Вероятно, пятку прожгло углем. Анатолий решительно постучал по валенку согнутым пальцем.

– Слушайте, товарищ.

Валенок опустился, выдавив из пятки ядовитое облачко дыма.

Анатолий постучал ещё раз.

– Эй, что вы там делаете?

В дверях показались бабка Татьяна, тракторист и девушка-счетовод.

– Вот они. – Бабка победно подбоченилась. – А третий ихний в печке шарится. Я их ещё вчерась приметила. Не наши люди…

– Неловко получается, граждане, – сказал тракторист. – Что вы тут делаете?

– Мы ничего…

– Мы Гришку ищем…

Девушка-счетовод выглядывала из-за широкой трактористовой спины.

– Вы что ж, его в трубе ищете? – спросила она. – Он, чай, не окорок.

– А если документы проверить? – Парень двинулся вперёд, выпятив все свой мускулы.

– Проверь, Ванюша, проверь! – сказала старуха.

Но тут валенки шевельнулись. Один опустился с шестка, нащупал табуретку. За ним – другой. Из печки вылетело облако сажи. И появился Гришка. Весь перемазанный, полузадохшийся. Он чихнул и открыл глаза.

– О господи! – ахнула бабка. – Да чего же ты в трубе делал?

Бабка опомнилась от изумления и страха, схватила сковородник.

– Я тебе дам колено, мазурик! Машину развинтил, а сам в колено полез?!

Парень-тракторист подошёл к Гришке, ткнул его пальцем в живот и восхищённо пробормотал:

– Вот чума! Вот это чума!..

Гришка спрыгнул с табуретки, увернулся от бабкиного сковородника, перепачкав Анатолия сажей.

– Печник говорил – у вас печка высшего класса. Почему у вас хлебы лучше всех?!

Старуха изловчилась, схватила его за чуб.

– Мой хлебы мой руки делают, а не какие-то там коленья. Валенки стариковы прожёг. Я из тебя дурь вытрясу!

* * *

Кирилл и Анатолий сидели на подоконнике в своём доме. Их мучила одна догадка, но они молчали, не решаясь произнести её вслух.

Скоро прибежал Гришка.

– Ещё за волосы дерёт, – сказал он, размазывая по лицу сажу. – А вы не беспокойтесь, я сейчас. – Он подошёл к печке. – А может, вам русскую сложить? – Глаза у него заблестели. – В русской колено вот так идёт…

– Ты лучше скажи, – не выдержал Кирилл, – зачем ты нам голову дуришь? Ты думаешь, мы глупые? Ты ведь печек никогда не делал.

Гришка отвернулся.

– А я разве говорил такое? Я не говорил… – Он постоял немного, поводил калошей по полу. – Плотницкое могу. Трактор водить могу. За движком на электростанции следить могу. Я швейную машинку чинил даже. У бабки Татьяны. Системы «Зингер».

– Видели мы твою починку, – сказал Анатолий.

– Так это в который раз уже. У неё вал подносился. Надо втулку специально точить… – Гришка посопел в обе ноздри, опустил голову. – А печек… Печек не клал…

– Мы-то здесь при чём? – устало спросил Анатолий. – Зачем ты нас заморочил?

– Вы ни при чём, конечно. – Гришка снял ведро с раствором, поставил его на пол. – Печник у нас – чистый бандит. Вся деревня через него страдает. Вон сколь домов без печек стоят. А он как заломит цену, хоть корову продавай.

Гришка уложил на угол плиты кирпичину, потом другую. Сердито, словно кому-то назло.

– Этот печник – жлоб. Никого к себе не подпустит. Боится заработок потерять. Я за ним три дня подсматривал в окно. Как он до этого места дошёл… – Гришка снял уложенные кирпичины, бросил их обратно на пол и пошлёпал по плите мастерком. – Как до этого места дошёл, заметил меня и прогнал лопатой. А печку мы всё равно поставим. Вы не сомневайтесь. В печке самая загвоздка в колене, как колено вывести… В колене всё состоит… Вы потерпите только.

Кирилл и Анатолий разостлали на полу большой лист бумаги, придавили края обломками кирпичей.

– Вы чего? – спросил Гришка.

– Печку… Ты что думаешь, мы будем ждать, пока ты сообразишь, как колено вывести?..